Музыка наряду с книгой в нашей семье была одной из составляющих полноценной жизни. Музыка сопровождала Бориса с детства. Он был воспитан на классической музыке, знал и любил ее. В юности он любил играть виртуозные, яркие произведения: Венгерские рапсодии Листа, вальсы и полонезы Шопена, смело брался за сонаты Бетховена и Моцарта. Учить наизусть — не хватало времени, а с листа — играл все, что угодно. В университете, как позже в УФТИ, на всех вечерах исполнителями были Борис Веркин и Илья Лившиц, сменяя друг друга у рояля. Борис Иеремиевич всегда стремился послушать музыкальные шедевры в первоклассном исполнении. В 1959 году, будучи представителем от УССР в МАГАТЕ в Вене, городе Моцарта, восторгался оперой Моцарта «Волшебная флейта». Позже в Кракове, где проходила конференция, он слушал первое исполнение оратории «Страсти по Луке» знаменитого К. Пендерецкого (тогда у нас малоизвестного) и с восторгом рассказывал о сильном впечатлении от концерта.

Через всю жизнь он пронес любовь к Баху, который для него был величиной абсолютной. «Класс ноль!» — говорил он (в его классификации — гений планетарный). Бах постоянно звучал в доме. Особенно любил он «Страсти по Матфею» в исполнении знаменитых певцов, хора и оркестра под управлением Отто Клемперера. Мы слушали их постоянно, почти ежедневно, давали переписывать друзьям, которым нравились «Страсти». Борис Иеремиевич также любил слушать Баха в исполнении гениального пианиста Глена Гульда. И всегда из заграничных командировок привозил пластинки с его записями.

По вечерам, когда Борис Иеремиевич приходил с работы безумно уставшим, без сил, он просил непременно музыку, предпочитал в таком состоянии музыку XVIII века, спокойную, мелодичную и, непременно, при свечах. Особенно любил Галуппи, медленную часть сонаты в исполнении Артуро Бенедетти Микеланжело. Он погружался в кресло, я садилась рядом с ним, зажигала свечи и мы слушали прекрасную музыку, полную покоя, гармонии и красоты, в идеальном исполнении гениального итальянского пианиста. Иногда он и сам садился за рояль, когда было хорошее настроение. Любил играть Шопена и Бетховена, но всегда возвращался к траурному маршу из Седьмой сонаты, играя его как-то по-своему значительно и страстно, игнорируя указания автора, с каким-то вагнеровским масштабом — играл о себе и для себя. Иногда мы играли в четыре руки. Часто он просил, чтобы играла я. Музыка оказывала на него сильное воздействие: врачевала, снимала стресс, создавала ровное, спокойное настроение. Однажды наш проигрыватель вышел из строя. Это была трагедия — одна составляющая полноценной жизни выпала и ее немедленно надо было восстановить. Жизнь вошла в привычную колею, когда в доме вновь зазвучал Бах.