В 1964 году я приехал в Харьков, куда был приглашен руководить филармоническим симфоническим оркестром. Мне хотелось расширить его аудиторию, и кто-то мне посоветовал познакомиться с директором ФТИНТ Б.И. Веркиным. Послушавшись совета, я позвонил в институт и, к своему удивлению, был тут же принят его директором. Ехал я к нему с некоторым напряжением, опасаясь увидеть руководителя типично советского образца той поры.

Настроился я на трудный разговор, главной целью которого было организовать несколько концертов для сотрудников института, расположенного на краю города. Эта часть Харькова — Павлово поле — была уже очень большим районом города. Сплошь новостройки типа Новых Черемушек, повсеместно входивших в моду. Дальше — садовые участки, лес... За самим институтом располагался целый микрорайон, в котором жили главным образом его сотрудники. К тому времени он уже носил неофициальное название — «Хутор Веркина».

Меня привели в просторный кабинет директора, где я был приветливо встречен совсем не таким человеком, которого ожидал увидеть. На меня смотрели удивительно красивые, редкой выразительности, очень добрые, умные глаза человека, как мне сразу показалось, богатырского здоровья, волевого и властного хозяина учреждения, но одновременно на редкость обаятельного и культурного. Некоторое время спустя я узнал, что БИ пришел в физику очень нестандартно: перед тем как определить свой жизненный путь как физик, БИ успел окончить два курса в ... консерватории как пианист! Не прошло много времени, как я услышал то, о чем и мечтать не мог, отправляясь на эту встречу: «Зачем мне, харьковчанину, ехать в Москву или Ленинград, чтобы послушать симфонию Малера или Брукнера?». Я был сражен этим вопросом и пребывал в полнейшем восторге от знакомства.

После нашего знакомства мы стали видеться часто. Этому способствовали два обстоятельства: мне была предложена служебная, как я и просил, квартира на хуторе Веркина, а сам Борис Иеремиевич, расставшись со своей семьей и оставив ей квартиру, переехал в свой служебный кабинет в институте. Таким образом, ему до нас было рукой подать, а мы с женой ему всегда были рады и часто звали скоротать вечер, «поужинать вместе с Еремеичем», как мы стали звать его у себя дома.

Характерной особенностью БИ было его раннее появление на работе, равно как и весьма позднее окончание рабочего дня. «Борис Иеремиевич, когда Вы сегодня заканчиваете работу?» — Следовал некий неопределенный ответ, но действительности он не соответствовал практически никогда. Это — в Харькове. А вдали от своего директорского кабинета, например в Москве, это был точный, обязательный и очень аккуратный человек.

Мы любили эти встречи с ним у нас дома в Харькове. Рассказчиком он был отменным, а что касается физики, физиков прошлого, как и времени создания ФТИНТ и всего, что с ним было связано, мы слушали буквально с открытым ртом. Конечно, это тема его жизни, а мы с женой, музыканты, не так уж и многое были способны понять, воспринять, но нам было очень интересно. Впоследствии мне рассказывали его ученики (БИ немалый период в своей жизни преподавал), как его буквально боготворили студенты.

Судить о главном в жизни БИ, о том, что определяло ее смысл, заполняло ее практически почти всю, я, к сожалению, конечно же, не могу. Организатор, создатель и руководитель крупного физико-технического института — эта сторона личности БИ была виднее и понятнее мне, непосвященному. Правда, кроме как в самых превосходных степенях, характеризовать БИ я не берусь, да и не способен. Попытаюсь вспомнить отдельные дорогие мне эпизоды пережитого вместе с ним, вспомнить некоторые черты характера яркой, талантливой личности, мысленно уходя в прошлое.

Уже после того как я покинул Харьков, мне довелось приехать на гастроли в этот город. В программе, которая значилась на афише, был «Остров мертвых» Рахманинова. Это произведение написано под впечатлением от картины швейцарского художника Беклина. На кухне у Веркиных мы пили чай с БИ и разговаривали на самые разные темы. Надо сказать, что тогда уже в весьма большой квартире значительное место занимала очень внушительная библиотека. БИ был человеком очень начитанным и хорошо помнящим прочитанное. Это относилось не только к специальной литературе, но и к беллетристике, работам по изобразительным искусствам, истории, географии, словом, к самым разным областям человеческой культуры. В разговоре мы коснулись «Острова мертвых» Рахманинова, не очень счастливо складывавшейся судьбе этого замечательного, на мой взгляд, произведения, написанного в 1909 году о Беклине и его картине, не слишком-то у нас известной. В оригинале видеть мне ее не доводилось, а что до репродукций, то мне была знакома одна и притом невысокого качества. БИ тут же встал и, практически мгновенно найдя искомое, вернулся не только с книгой, но и с отдельными открытками с цветными и черно-белыми репродукциями картины Беклина, кстати сказать, великолепного качества. Мне это запомнилось навсегда...

БИ познакомился с моими родителями в году 1965. О моем отце, русском священнике, БИ немало слышал в Москве. В тогдашних московских кругах моего отца знали, глубоко уважали и ценили. Но отношение к так называемым служителям культа, считавшимися в ту пору возобновившихся гонений на церковь людьми третьего сорта (первый — партийные, второй — беспартийные..., так однажды публично высказалась министр культуры СССР Е. Фурцева), отношение было, мягко говоря, неважным, во всяком случае в обывательской среде. Поэтому член партии (а руководитель крупного института, каковым был ФТИНТ, не мог быть беспартийным), открыто и публично демонстрировавший свое подчеркнуто уважительное отношение к священнику, разумеется, мог привлечь к себе подозрительное внимание со стороны «кого следовало». А БИ этого не опасался и открыто шел на контакты с моими родителями. Узнав об их приезде ко мне в Харьков, он настоял на том, чтобы их встречал именно его директорский служебный автомобиль, потребовал, чтобы не я, а он сам дал заявку от ФТИНТ на номер в гостинице (моя служебная квартирка по своей малости была неудобна для приема родителей). БИ подчеркнуто открыто общался с ними в антрактах на концертах в филармонии и т.д. Прошло время, и их знакомство переросло в очень добрые и близкие человеческие отношения. Но наступил однажды очень грустный день похорон моего отца, о кончине которого я не мог не сообщить нашим харьковским друзьям. Среди провожавших папу в его последний путь оказалась и вся семья Веркиных, приехавших специально из Харькова. На поминальной трапезе, когда БИ предложили сказать несколько слов, он встал и взволнованно, из глубин души, убедительнейше говорил не о пастыре, не о проповеднике, не о богослове. Он говорил о широте и глубине культуры истинно русского интеллигента...

В центре Харькова располагался, да и сейчас, думаю, там он и находится, всем харьковчанам известный «Благбаз». Вряд ли человек приезжий быстро бы смог догадаться, что это... Благовещенский базар (Центральный городской рынок). Такое название он получил из-за своего расположения рядом с кафедральным собором. БИ любил иногда туда отправиться и побродить по нему не спеша. Человек, умевший при наличии некоего свободного времени готовить, и, надо сказать, превосходно, умел и выбирать необходимые продукты. Но на базаре в нем неожиданно вспыхивал особый азарт — БИ начинал рьяно, просто вдохновенно торговаться. Человек чрезвычайно широкий (и, естественно, очень занятой), он был способен провести ой как немало времени в бурной схватке с продавцом овощей из-за несчастного пучка редиски. Истинная схватка характеров! А победа в ней ему доставляла, похоже, ни с чем не сравнимое удовольствие. Но БИ был искренне убежден в том, что и продавец был счастлив в конце концов уступить такому покупателю...

Доводилось нам и совместно путешествовать. Однажды БИ пригласил меня принять участие в небольшом автомобильном путешествии по Украине. Из Харькова мы отправились в Полтаву, побывали в Миргороде с его знаменитой и до сих пор существующей лужей, Сумах, поколесили по когда-то знаменитому поместью некоего помещика Кенига, где в свое время было уникальное в Европе ботаническое собрание, ночевали в палатке, купались в прелестной Ворскле, в реке Псел, собирали землянику на особо любимой БИ земляничной поляне, а также провели три чудесных вечера у костра. Все эти нехитрые радости доставляли невероятное наслаждение и нам, и самому БИ. В другой раз мы решили поехать в Кижи. Это было в 70-х годах. Обзавелись путевками на теплоход. Встретились мы в Питере заблаговременно, побывали в его знаменитых пригородах: Царском Селе, Павловске, Петергофе, Ораниенбауме... БИ с жадностью поглощал рассказы экскурсоводов и возмущался мной, часто предпочитавшим побродить в одиночестве со своими думами по восстанавливавшимся дворцам. «Ходите, как хозяин, следящий за ходом восстановительных работ, и пропускаете столько интересных сведений!» — возмущался БИ. Наш туристический теплоход делал остановки в таких местах, как Шлиссельбург, Старая Ладога, Петрозаводск, конечно Валаам... БИ с юношеским рвением устремлялся к новым впечатлениям, ловил на лету все, что можно было познать, увидеть нового, запоминал. Он всегда стремился поближе к экскурсоводу — ему было чрезвычайно важно получать сведения о том, что представляется глазу, на слух. На отдыхе этот очень читающий человек явно предпочитал живое человеческое слово.

Я познакомился с БИ в переломный момент его личной жизни — он ушел из семьи, в которой горячо любил двух своих дочерей. Через какое-то время он решил связать свою судьбу с очаровательной женщиной, имевшей маленького сына, которого он искренне полюбил. С присущей ему добротой, волей, умом, обостренным чувством ответственности он воспитывал мальчика с большим тактом. Но боль от разлуки с дочерьми его не покидала, он очень от этого страдал, заботился о них, как только мог, мучался от того, что большего сделать для них не может. Его первую жену я не знал, со второю был даже немного знаком по годам учения в Московской консерватории. Но учились мы на разных факультетах и на разных курсах, так что пересекались мало. Однажды БИ нас с женой весьма заинтриговал, попросив разрешения прийти к нам с некоей молодой дамой, которую, как он сказал, я, скорее всего, должен узнать.

В оговоренное время хлопнула внизу входная дверь на лестнице (в пятиэтажном «хрущевского» типа доме лифта не было), затем стал попыхивать поднимающийся несколько грузный человек, шедший под аккомпанемент легких дамских каблучков. Звонок. Открываю дверь и вижу знакомое по консерватории прелестное дамское личико. Это и была будущая жена БИ Галина Васильевна. Вскоре она приехала в Харьков и поселилась с БИ в почти такой же, как у нас, маленькой, но очень милой квартирке, полученной БИ на том же хуторе Веркина. Свадьбу отпраздновали у нас. БИ готовил сам. Расположившись за столом малюсенькой кухни, очень смешно обвитый фартуком, он что-то старательно резал, что-то смешивал, время от времени настоятельно требовал, чтобы ему немедленно (!) принесли другой нож, тарелку или кастрюлю. Галина Васильевна с хозяйкой дома послушно ассистировали, я улыбался, но не вмешивался в это священнодействие. Любимым блюдом самого БИ были отварные куриные лапки, которые, кроме него, никто, разумеется, не ел. Количество кур, дожидавшихся на кухонном столике своей очереди быть сваренными исключительно для этой цели, было, помнится, весьма внушительным. Естественно, эта куча периодически рассыпалась и оказывалась на полу. Тогда следовал нервный и возмущенный призыв — и ассистентки устремлялись их подбирать. В результате получился отменный пир, приготовление которого настолько утомило «повара», что он ненадолго уснул прямо за столом, что было обнаружено при очередном «горько!». С того дня началась новая семейная жизнь БИ, в которой он нашел в лице Галины Васильевны верного друга и преданного спутника жизни.

Я благодарен судьбе за встречу с замечательным человеком — академиком Борисом Иеремиевичем Веркиным.