Мне выпало работать с Борисом Иеремиевичем почти полтора года, начиная с марта 1989 года и до его безвременной кончины. С тем, что Борис Иеремиевич был крупной и незаурядной личностью и общение с ним не могло не производить колоссального впечатления, согласятся, наверное, все, кто с ним встречался хотя бы однажды. Что уж говорить об общении практически ежедневном. В настоящее время, по прошествии многих лет, личность Бориса Иеремиевича выглядит особенно внушительной и притягательной. Время все ставит на свои места, позволяя оценивать людей и их дела взвешенно и объективно, без излишней повседневной эмоциональности, зачастую искажающей истинный смысл вещей.

Впервые с именем Веркина я встретился еще в школьные годы. Тогда, в конце 60-х годов, в Харькове немало говорили об Институте низких температур, упоминали о его основателе, который воздвиг на Павловом Поле, где-то за конечной остановкой троллейбуса какой-то секретный институт (название которого, впрочем, все прекрасно знали), в котором невесть чем занимаются и который производит столько радиации, что зарубежные делегации, производящие замеры радиационного фона, в ужасе поворачиваются и бегут из города куда глаза глядят. Не могу сказать, что для меня все эти разговоры были сколько-нибудь значимыми. Так, слухи и сплетни. Но, тем не менее, фамилия Веркина и название института в памяти запечатлелись. В 1970 году для меня, студента физфака, и Веркин, и ФТИНТ стали куда более конкретными вещами, а фамилия Бориса Иеремиевича стала одним из синонимов громовержцев в науке. Возможность же работать в Институте низких температур после окончания университета — это было одним из прекрасных мечтаний, представлявшихся какой-то утопией. И вот наступает пятый курс, приближается распределение, узнаю, что намечен к распределению во ФТИНТ; заседание комиссии по распределению, направление на работу во ФТИНТ подтверждено. И с августа 1975 года я зачислен на должность инженера в отдел квантовых жидкостей и кристаллов, возглавляемый Борисом Наумовичем Есельсоном. Один из первых вопросов со стороны новых товарищей: а знаю ли я, кто именно меня принял на работу? Полное недоумение с моей стороны. Ответ: лично Борис Иеремиевич. Опять недоумение: что, как, почему именно я удостоился такой чести. Оказывается, все очень просто. Мне объясняют, что Борис Иеремиевич сам просматривает личные дела кандидатов, молодых специалистов, поступающих на работу в институт, и лично накладывает резолюцию о приеме.

Прошло совсем немного времени, и первая встреча с Борисом Иеремиевичем лицом к лицу (к тому моменту я уже воспринял общепринятую манеру называть Бориса Иеремиевича БИ) произошла так. Стало известно, что ФТИНТ должна посетить высокопоставленная делегация из Киева во главе с первым секретарем ЦК КПУ В.В. Щербицким и надо готовиться к ее приему. А значит, наводить порядок в зданиях института. Была пятница, и институт напоминал разворошенный улей. Кто-то куда-то бежал, куда-то что-то несли и т. д. Отправившись в библиотеку, возвращаюсь к себе на третий этаж лабораторного корпуса. Двигаясь по коридору, ведущему от библиотеки к лестничной площадке, издали слышу чей-то громовой голос, чем-то бурно возмущающийся. Подхожу ближе и вижу Бориса Иеремиевича вместе с Борисом Наумовичем, стоящими на лестничном пролете, который ведет на третий этаж. Оказалось, что БИ решил лично проверить состояние лестниц и коридоров и у него вызвал возмущение тот факт, что на стенах в полном беспорядке развешены плакаты, объявления, информация о работе проблемных научных советов и т. п. Ряд сорванных плакатов валялся у ног Бориса Иеремиевича, который высказывал Борису Наумовичу все, что он думает о сотрудниках, засоривших стены. Последовал категорический приказ: «Убрать немедленно!» (Забегая вперед, скажу, что, невзирая на вроде бы безадресность этого приказа, стены лестничных пролетов в самом деле к концу дня очистились как бы сами собой. И до сих пор чистыми так и остаются, а вся информация помещается исключительно на досках объявлений.) Так получилось, что я подошел к Борису Иеремиевичу и Борису Наумовичу как раз в тот момент, когда Борис Иеремиевич это распоряжение издал. Первым моим желанием было свернуть куда-то в сторону. Но было поздно, так как я уже поднялся на несколько ступенек по лестнице по направлению к БИ. Оставалось продолжать движение, что я и сделал, изменившимся голосом сказав «здравствуйте!». Кивок головой в ответ, я благополучно миновал начальственную группу и, с облегчением вздохнув, нырнул в свою комнату на третьем этаже.

Однако история с визитом киевской делегации имела продолжение. Через пару часов Борис Наумович собрал сотрудников отдела и, подтвердив информацию о приезде киевской делегации, сказал, что, согласно приказу по институту и по согласованию с профсоюзным комитетом, завтра, в субботу, объявляется рабочий день для уборки зданий и наведения в них порядка. Более того, никто не сможет уйти до тех пор, пока БИ, лично пройдя по всем коридорам, не примет работу. На следующий день с самого утра сотрудники отдела, вооружившись вениками, швабрами, ведрами, тряпками и прочим, принялись энергично убирать и мыть коридоры и окна, выносить накопившийся хлам. Разнесся слух, что БИ посетит лабораторный корпус около 12 часов. По мере приближения этого часа напряжение нарастало, хотя как будто поработали добросовестно и бояться вроде было нечего. Наконец откуда-то снизу донеслись раскаты голоса БИ. Нервы не выдержали, и я вместе со своими коллегами по рабочей комнате решили запереться изнутри. Минут пять напряженного ожидания, и дверь содрогнулась от стука в нее и мощных рывков. Молчим, как мыши, и с облегчением слышим, как БИ, чертыхнувшись, повернул в комнату напротив, где двое сотрудников отдела № 12 работали над пятилетним отчетом отдела в связи с окончанием темы научных исследований. Трудились, с полным основанием считая, что имеют на это право, приведя свою комнату в идеальный порядок. Видимо, из-за этого они и отделались, так сказать, легким испугом, поскольку БИ всего лишь посоветовал им заниматься делом, то есть уборкой, а не всякой ерундой. Менее посчастливилось заведующему соседним отделом, на которого БИ наткнулся, двинувшись в сторону холла-расширителя для проведения семинаров. Тут он обнаружил, что окна не вымыты. Как это упустили из виду, понять трудно. И вот мы, все еще сидящие за закрытой дверью, слышим: «Почему окна в холле не вымыты??!!» — и робкий ответ: «Но это ведь холл Есельсона». — «Есельсон вас в два раза старше!! Немедленно позвать сотрудников, и пусть моют!!». Растерянный ответ: «Но у нас нет тряпок...». И мгновенная реакция БИ: «Если у ваших сотрудников нет тряпок, пусть они их воруют!!!». Надо было слышать эту непередаваемую веркинскую интонацию голоса, в котором совершенно органично смешались требовательность, чувство юмора и тонкая ирония. Погремев еще немного, БИ удалился, и мы, робко открыв двери, убедились, что гроза миновала. Многие мне рассказывали подобные истории, но до этого все они звучали фольклорно, а тут стало совершенно ясно, что если и было преувеличение в них, то совсем небольшое.

После этого эпизода прошло очень много времени, прежде чем я вновь встретился с БИ. Я работал, защитил диссертацию. БИ по-прежнему был синонимом чего-то недосягаемого и грозного. С трудом представлялось, что есть люди, которые встречаются и общаются с БИ ежедневно. «Неужели же им не страшно», — думал я. И вот наступил 1989 год. Совершенно неожиданная новость — БИ уходит с поста директора и становится почетным директором. Потом стали ходить слухи, что БИ, уйдя от непосредственной административной работы, собирается, во-первых, заняться экспериментальными исследованиями в области физики твердого тела, а во-вторых, хотел бы написать монографию по физике гелия. Для этих целей будет создана лаборатория под его руководством и под названием «группа почетного директора». Наконец, сразу несколько моих хорошо осведомленных друзей сообщили мне по секрету, что БИ присматривается ко мне как к возможному сотруднику своей лаборатории, который должен быть его ближайшим помощником в работе над монографией, одновременно сам он продолжал определяться со штатом сотрудников для проведения физических исследований.

Поэтому не могу сказать, что звонок из приемной директора с приглашением к БИ застал меня врасплох, хотя переступил я порог кабинета БИ не без дрожи в коленках. Все оказалось, однако, совсем не так страшно. После общих слов, показавших, тем не менее, хорошую осведомленность обо мне лично и о ситуации в отделе, где я тогда работал, БИ сказал, что он предлагает мне перейти к нему в его группу на должность старшего научного сотрудника с обязанностями быть его ближайшим помощником по написанию монографии, посвященной физике гелия, которая виделась ему первой книгой в целой серии трудов по данной проблеме. Затем БИ сказал: «Я не требую немедленного ответа. Подумайте несколько дней, может быть, неделю, но не больше. И в любом случае поставьте меня в известность о своем решении. И прошу Вас, не распространяйтесь о нашем разговоре». Вышел я из кабинета БИ и приемной директора в весьма задумчивом состоянии. Как мне говорили, выглядел я так, будто в любой момент мне придется схватиться за стенку для поддержания равновесия. Что и говорить, соблазн велик, работа, на которую меня приглашает БИ, интересна и мне по вкусу, но и ответственность огромная. Тем не менее, внутренне я согласился почти сразу, хотя, обсудив ситуацию со своей семьей, пришел вновь к БИ где-то дня через три. Все еще сильно волнуясь, перешагнул порог его кабинета, поздоровался и сказал, что согласен, считая предложение БИ очень лестным для меня. В ответ БИ, улыбнувшись какой-то совсем не директорской, а вполне домашней улыбкой, протянул мне руку и сказал: «Дорогой мой, спасибо вам большое! Сейчас надо будет выполнить ряд формальностей, как только они будут решены, приступаем к работе».

Формальности заняли дней 10. И вот новое свидание с БИ в его кабинете с подробным обсуждением планов нашей работы. Мне было изложено весьма детально содержание будущей книги, предложено высказать сейчас свои соображения и сомнения и впредь их высказывать. БИ передал мне ряд подготовленных им материалов и собственноручно написанных заметок и назначил следующее свидание на завтра в его квартире. По его мнению, его квартира — самое оптимальное место для нашей работы. Имелось в виду, что я буду приходить туда каждое утро и работать, ожидая приезда БИ на обеденный перерыв (сам он уезжал в институт к восьми часам утра). Во время обеда мы обсуждаем проделанную работу, затем БИ возвращается во ФТИНТ, а я продолжаю. На следующий день я пришел на Артема, 6 в начале девятого утра, специально задержавшийся БИ представил меня своей супруге, Галина Васильевна вручила мне связку ключей от квартиры, чтобы я мог независимо ни от кого приходить к ним домой и работать в любое время. Не могу не выразить свою искреннюю благодарность Галине Васильевне за заботу обо мне и создание всех условий для работы. Конечно, она прекрасно понимала весь психологический дискомфорт, который я испытывал при таком нетривиальном шаге БИ, и сделала все, чтобы я чувствовал себя у нее в доме свободно и удобно.

БИ вручил мне подготовленный им первый вариант плана книги, показал на гору подобранной им литературы, уехал в институт, а я остался. Так началась наша совместная работа, которая проходила точь-в-точь так, как он набросал в наших первых разговорах. Я каждый день старался проанализировать хотя бы один пункт плана, сделать выписки из литературы, продумать структуру главы или ее части и нечто написать на бумаге. Затем, во время обеда и после него, — обсуждение, проходившее весьма демократично и свободно. После отдыха БИ вновь уезжал в институт, а я старался немедленно зафиксировать высказанные им соображения, которые зачастую резко изменяли оценку того, что уже было сделано. Один раз дело дошло до очень заметных изменений в плане работы, из-за чего значительная часть написанного пошла в мусорную корзину. Дело в том, что БИ поставил целью историю физики гелия изобразить в книге как неотъемлемую и органическую часть общей истории физики. В этой связи его одно время очень увлекла концепция квантовой лестницы как иерархии явлений, начиная с космических и кончая атомными и субатомными в зависимости от совершенно разных, отличающихся на много порядков энергетических масштабов явлений. В первоначальный план работы над книгой и была положена идея квантовой лестницы. Однако я, пытаясь эту идею наполнить конкретным содержанием, постепенно пришел к мысли, что уж слишком в сторону она уводит. Но, сам не знаю почему, никак не мог решиться высказать БИ свои соображения. Вне всякого сомнения, БИ пришел к аналогичному выводу еще раньше меня, поскольку было видно, как постепенно его интерес к обсуждению написанного все более угасал. Найденный им выход был прост — отказаться от уже сделанного и все начать сначала, ограничившись историческим аспектом проблемы. В ходе разговора, в котором БИ вынес свое решение, было видно, что отказывается он от прежнего плана работы неохотно, но, приняв новый план, готов его реализовывать с энтузиазмом. Итак, пришлось многое переписывать заново, что было весьма утомительно физически. Следует иметь в виду, что тогда, на рубеже 80-х и 90-х годов, персональные компьютеры только стали появляться у нас в стране. Во время одного из первых разговоров с БИ я сказал, что нам будет практически невозможно обойтись без ПК, на что БИ кратко ответил: «Я понял». Долгое время он не возвращался к этой теме, и весь первый этап работы над будущей книгой, который продолжался до начала 1990 года, основным рабочим инструментом были карандаш, шариковая авторучка и бумага. Однако затем все переменилось. В один прекрасный день БИ приехал к себе домой в обеденный перерыв, пребывая в очень хорошем настроении, и сказал: «Слава, прибыли два персональных компьютера для нашей группы. Один будет для экспериментальных исследований, другой — для нашей непосредственной работы. Думаю, лучшее место для этого компьютера — в моем кабинете в институте. И мы с завтрашнего дня полностью переходим туда. Надо перенести в компьютер все, что написано от руки, и продолжать дальше». И со следующего дня я ежедневно в 8 часов утра встречался с БИ в его рабочем кабинете в институте. Доступ в кабинет БИ был для меня открыт и во время его нередких путешествий, он не переставал посещать самые разные места нашей страны. Освоив необходимые для работы программы, я продолжал «писать» с помощью компьютера, установленного на длинном столе для совещаний, а БИ, время от времени вступавший со мной в разговор по его собственной или моей инициативе, активно занимался одновременно и текущей работой, принимая многочисленных посетителей и обсуждая самые разные проблемы, проводя совещания и т. д. То проводится семинар по проблемам тепловых свойств ВТСП; то идет совещание по проблеме криоизмельчения и вакуумной сушки фруктов, замороженных с помощью жидкого азота для последующего производства порошков для натуральных безалкогольных напитков; то с прекрасным знанием географии и истории с посетителем из Прибалтики обсуждаются актуальные политические и экономические проблемы (не надо забывать, что на дворе был 1990 год). Переход от одной темы разговора к другой осуществлялся легко и без всякого напряжения.

Одним из сильнейших впечатлений от общения с БИ для меня явилась его проницательность, блестящая способность мгновенно оценить человека и в нескольких метких словах дать ему исчерпывающую характеристику. Мне лично неизвестны случаи, когда бы мнение БИ о том или ином человеке, услышанное мною, сколько-нибудь заметно отличалось от того, какое имели люди, общавшиеся с этим человеком повседневно. А ведь часто БИ видел человека в первый, а зачастую, и в последний раз. Не могу не вспомнить один характернейший случай. БИ решил создать как можно более полный каталог работ по физике гелия. Первым шагом было исследование Реферативного журнала начиная с 1970 года. Организовано дело было так. Каждое утро для БИ приносили из библиотеки заказанные им номера РЖ. Затем, по разработанному им графику, заведующие отделами приводили к нему сотрудника, который должен был посвятить один день для помощи БИ. Следовало разъяснение со стороны БИ, что именно надо сделать, после чего сотрудник удалялся с номерами РЖ, а к концу дня возвращал журналы и приносил исписанные им библиотечные карточки с рефератами статей на заданную тему. Иногда бывало, что наряду с выражением благодарности БИ в мягкой форме пенял за не совсем аккуратно проделанную работу. Особенно он бывал недоволен плохим почерком. Но в целом система работала нормально. И вот в один прекрасный день и. о. заведующего одним из отделов (зав. отделом был в отпуске), очередь которого подошла, привел к БИ сотрудника для проведения описанной выше работы. К моему удивлению, после приветствия и нескольких стандартных вопросов БИ под каким-то предлогом (кажется, сказал, что не успел подготовить журналы) этого сотрудника отослал, добавив извинения за беспокойство. Когда дверь кабинета закрылась и мы с БИ остались одни, он повернулся ко мне и сказал: «Послушай, не мог бы ты связаться с руководством отдела и попросить их более ко мне его не присылать. У него же глаза пустые!». Сказал, как пригвоздил. А ведь увидел человека в первый и последний раз, поговорив с ним минут пять, не более. Точность вынесенного приговора просто поражала, поскольку аналогичного мнения придерживались и придерживаются практически все, кому выпало с этим сотрудником работать. Но к выводу, аналогичному мгновенному заключению БИ, они пришли в течение определенного, достаточно длительного времени. А тут человека раскусили, что называется, сходу.

Это всего лишь один из примеров, наглядно демонстрирующих, насколько интересно было находиться в постоянном общении с БИ. А сколько неожиданных поворотов таил разговор с ним в неформальной обстановке. Так, во время совместных обедов с ним невозможно было даже представить, куда повернется разговор и какие темы будут затронуты. Да и переход между темами происходил совершенно просто и непринужденно. А ведь в 1989—1990 годах поводов для разговоров на исторические и литературные темы было куда больше, чем сейчас. Иногда неожиданные вопросы БИ, особенно по недавно опубликованным в толстых журналах произведениям, ставили в тупик, поскольку знание им творчества того или иного писателя было несравненно куда более глубоким, чем мое, а о многих я знал только понаслышке. Но ни в коем случае нельзя было делать вид, что знаешь, о чем идет речь. Лучше уж было честно сказать, что не в курсе дела. Это не вызывало одобрения, но по крайней мере избавляло от позора дальнейшего углубления в обсуждение. Помню, как-то БИ спросил меня, как мне понравилось недавно опубликованное в «Новом мире» очень своеобразное произведение «Роза мира» Даниила Андреева. Я честно сказал, что видел и даже держал в руках номер журнала, но глубоко не вникал (признаюсь, я оставил попытки вникнуть после нескольких страниц; почему-то не пришлось мне по душе это сочинение). Видимо, я затронул больную струну в душе БИ, потому что он довольно запальчиво воскликнул: «Раз так, значит, вы вообще ничего не понимаете в литературе!» Видимо, он сразу понял, что его слова звучат чересчур категорично, потому что тут же мягко перевел разговор на другие темы. К тому же Галина Васильевна пришла мне на помощь, сказав: «Имеются самые разные взгляды на литературные произведения, я сама пока не дочитала и не оценила “Розу мира” и не готова ее обсуждать».

Нередки были разговоры о музыке. Я считаю себя любителем музыки и до встречи с БИ и Галиной Васильевной считал, что неплохо знаком с ее историей и основными музыкальными произведениями. Оказалось, что я глубоко заблуждался. Познания БИ и Галины Васильевны в музыке просто поражали, так что я чувствовал себя полнейшим дилетантом. Особое впечатление на меня произвело их прекрасное знакомство с творчеством Вагнера. Поражало глубокое знание БИ истории вообще и истории нашей страны в частности. Никогда не забуду его неожиданную характеристику императора Николая I как глубоко порядочного и умного человека, поставившего своей целью служение России, но приведшего ее вместо процветания и величия к трагическим потрясениям. Насколько это отличалось от шаблонных слов из учебников о Николае I как заурядном ограниченном самодуре, Николае Палкине, в правление которого ничего, кроме эксплуатации крепостных, подавления восстания декабристов, гибели Пушкина и Лермонтова и неподготовленности армии к Крымской войне, и не имело места.

Просто ли было работать с БИ? Нет, совсем не просто. Мне прекрасно помнится, что надо было ни в коем случае не расслабляться и быть предельно мобилизованным, готовым в любой момент к неожиданному повороту в разговоре. И уж ни в коем случае нельзя было даже помыслить исполнять свои обязанности спустя рукава. Аура сильной личности так и исходила от БИ, так что психологически было довольно сложно, но и очень-очень интересно. Аналогичное мнение я слышал от многих, которым выпала честь работать с БИ в тесном контакте достаточно продолжительное время.

К сожалению, моя работа с БИ закончилась очень быстро. Роковая болезнь, волнения и тревога за его здоровье. Печальный день, когда разнеслась весть о его кончине. Первая реакция на это черное известие — этого не может быть! — настолько не укладывалась в голове мысль о том, что никогда более не будет встреч с БИ, не будет разговоров и работы, которая стала такой привычной. Это могло случиться с кем угодно, но никак не с БИ. Но...

Сейчас, по прошествии многих лет, остается память и чувство глубочайшей благодарности БИ за счастье общения с ним. Я провел рядом с ним небольшой промежуток времени, но эти немногие месяцы оставили неизгладимый след в моей памяти и навсегда в ней останутся.