20 лет назад главными «оценщиками» официального места и общественной значимости любого активного харьковчанина были обком КПУ и связанные с ним организации. Тем не менее, общественное мнение существовало согласно популярному афоризму: это было мнение тех, чье мнение не спрашивали. Независимо от официальной оценки научно-техническая и творческая интеллигенция нашего города хорошо знала фамилию Веркин. Не все знали его имя и отчество, но упоминание о Веркине, безусловно, вызывало яркие ассоциации, которые, наверняка, были различными у разных представителей харьковской интеллигенции, но свидетельствовали о незаурядной личности и ее широкой известности.

Б.И. Веркин — крупный ученый, активный член Академии наук УССР, создатель и директор одного из лучших институтов Академии — уже поэтому он был хорошо известен научно-технической интеллигенции города. Ни одно общественно-научное мероприятие в Харькове, по чьей бы инициативе оно ни проходило, нельзя было представить без участия академика Б.И. Веркина. Постоянная забота о подготовке научных кадров для ФТИНТ заставляла Б.И. Веркина «вмешиваться во внутренние дела» университета и политехнического института... Создание специальных лабораторий, кафедры биофизики в ХГУ и профильная подготовка инженеров-криогенщиков в ХПИ были осуществлены благодаря активности Б.И. Веркина. Не без его участия и поддержки возник Донецкий ФТИ. Не меньшую известность директору ФТИНТ обеспечивали различные контакты института с другими организациями, занимающимися космической тематикой и криогенным машиностроением.

Медицинская общественность города знала Бориса Иеремиевича благодаря его личному знакомству со многими известными врачами города, а также разносторонней помощи Института низких температур лечебным и исследовательским медицинским учреждениям Харькова в изготовлении эффективных высокоточных криогенных инструментов и проведении серьезных научных исследований. Мне приходилось встречать в приемной Б.И. Веркина ведущих нейрохирургов города, ожидавших советов и рекомендаций специалистов ФТИНТ. Сотрудники института получали Государственные премии за разработку технологий и инструментов, используемых в современной медицине. Академик Веркин был инициатором создания Института проблем криобиологии и криомедицины НАН Украины. В первые годы после создания нового института продолжалась активная его связь с институтом Веркина.

По инициативе Б.И. Веркина в актовом зале ФТИНТ проходили концерты, литературные вечера и просто лекции-чтения. Я был одним из организаторов встречи с известным экономистом В.И. Терещенко, который по приглашению Н.С. Хрущева переехал из США в Украину и читал лекции по теории управления и организации. Ныне прославленный дирижер Вахтанг Жордания, покидая Советский Союз, давал последний концерт именно в актовом зале ФТИНТ.

Наконец, Б.И. Веркин постоянно встречался и взаимодействовал с партийно-хозяйственными руководителями города, без чего невозможно было добиться создания в Харькове нового академического института, построить рядом жилой поселок, получить квартиры для сотрудников и создать нормальные условия для их научной работы. Если к этому добавить «захват» территории на берегу Салтовского водохранилища для базы отдыха и строительство завода криогенного оборудования в Валках, то станет очевидным, что руководители района, города и области хорошо знали академика Веркина и его характер.

Я познакомился с Б.И. Веркиным в 1949 году, будучи студентом физико-математического факультета ХГУ. Борис Иеремиевич обратился к студентам нашего курса с предложением участвовать в качестве практикантов в работах исследовательских лабораторий УФТИ. В то время он работал в отделе Б.Г. Лазарева и готовился к защите кандидатской диссертации (об этом мы узнали позже). Нас это предложение заинтересовало, так как было очень заманчиво оказаться в стенах института, где в то время работали практически все профессора-физики, читавшие нам лекции и, как теперь понятно, определявшие тогда развитие основных направлений физики в Украине. Не осознавая всей значимости той концентрации интеллекта физиков, которые собрались тогда в УФТИ и ХГУ, мы понимали, что участвовать в исследованиях, проводимых в лабораториях Харьковского физико-технического института, престижно и интересно.

Я уже не помню, что рассказывал нам по этому поводу Борис Иеремиевич, но было очевидно, что УФТИ участвует в государственной ядерной программе, и это было привлекательно. Только много лет спустя я узнал, что ядерная лаборатория УФТИ была лабораторией № 1 в советском ядерном проекте и работала параллельно с лабораторией № 2 (тогда ее официальное название было ЛИПАН — лаборатория измерительных приборов Академии наук — ныне это Институт им. Курчатова), а также ТТЛ (теплотехнической лабораторией — ныне Институт теоретической и экспериментальной физики). Уже то обстоятельство, что территория УФТИ была огорожена высоким забором и вход на территорию разрешался только по специальным пропускам, подтверждало государственную важность ведущихся там исследований и подстегивало наше желание попасть туда.

Однако режим закрытости, вызывавший уважение и убеждавший нас в важности происходящего за забором института, предстал перед нами оборотной стороной: я и кое-кто еще из наших студентов не получили допуска к секретным работам. Продолжение совместной работы с Б.И. Веркиным не состоялось...

Находясь лишь в самом начале научной карьеры, Борис Иеремиевич думал об отборе и подготовке молодых кадров. Трудно предположить, что уже тогда он «просматривал» путь создания такого научного коллектива, который мог стать костяком института, подобно родившемуся через десяток лет. Но даже имея более скромные планы, он не только понимал ценность состава творческого коллектива, но и практически реализовывал заботу о кадрах, которые, как тогда принято было говорить, «решают все».

В полной мере «кадровая политика» Б.И. Веркина проявила себя при рождении и становлении на ноги нового института. В то время, когда идея создания нового криогенного института возникла в головах молодых докторов наук, которым стало тесновато в отделе Б.Г. Лазарева и в ИРЭ, я уже работал в УФТИ и был свидетелем того, как Б.И. Веркин, А.А. Галкин и Б.Н. Есельсон «сообразили на троих» породить новый институт. Ясно, что вопрос о будущих сотрудниках будущего института начал обсуждаться сразу же после озвучивания самой идеи.

Инициаторы идеи предложили И.М. Лифшицу либо присоединиться к ним, либо «выделить» часть опытных теоретиков его отдела для создания основы теоретической группы в новом институте. Но уфтинским теоретикам такое предложение не казалось привлекательным: условия научной работы у них были прекрасными, коллектив теоретиков-твердотельцев завершал построение под руководством И.М. Лифшица «фермилогии» (электронной теории металла с произвольной поверхностью Ферми). К тому же положение самого академика И.М. Лифшица в институте полностью соответствовало его научному уровню и авторитету, а среди его более молодых сотрудников не оказалось готовых пуститься в самостоятельное независимое плавание. Однако Илья Михайлович обещал опекать теоретиков будущего института, давать любые консультации и руководить исследованиями по низкотемпературной физике твердого тела.

Действительно, позже доктор наук М.И. Каганов, как наиболее опытный сотрудник и ученик Ильи Михайловича, в первые годы становления нового института был руководителем теоретического отдела ФТИНТ на общественных началах. Основу нового теоретического отдела составили ученики Ильи Михайловича, и Б.И. Веркин согласовывал с ним подбор новых сотрудников. То обстоятельство, что с момента создания нового института сразу был организован теоретический отдел, в состав которого входило математическое отделение, было мудрым стратегическим решением директора. Это, безусловно, способствовало активному включению института в серьезные фундаментальные исследования и поддерживало их высокий научный уровень.

Но мне хотелось бы вернуться к первым встречам с Борисом Иеремиевичем. Судьба свела нас снова через пять лет, когда я готовился к защите кандидатской диссертации. Предложенная моим научным руководителем И.М. Лифшицем и разработанная под его руководством тема касалась теории эффекта де Гааза—ван Альфена. Кандидат физико-математических наук Б.И. Веркин занимался тогда экспериментальными исследованиями этого эффекта, и потому было естественным, по мнению И.М. Лифшица, просить его выступить официальным оппонентом на моей защите. Ясно, что Борис Иеремиевич не мог отказать просьбе И.М. Лифшица, и мне довелось беседовать со специалистом-экспериментатором, занятым моей научной тематикой. Я был доволен знакомством с Б.И. Веркиным и возможностью побеседовать с профессионалом-криогенщиком (на физмате в университете такой специальной кафедры тогда не было). После защиты диссертации с Борисом Иеремиевичем я не встречался, поскольку был направлен на работу в Черновицкий университет.

Однако ситуация в стране после смерти И.В. Сталина быстро менялась, строгости с режимом секретности ослабли, и в Черновицком университете мне был оформлен допуск к закрытым работам. Это позволило несколько раз посетить УФТИ, а затем перейти на работу в отдел И.М. Лифшица. Моя студенческая мечта осуществилась, и появилась возможность снова встретиться с Б.И. Веркиным. Борис Иеремиевич вместе с И.М. Дмитренко успешно продолжали исследования эффекта де Гааза—ван Альфена, а я наблюдал материализацию своих теоретических расчетов. К этому времени была опубликована наша с И.М. Лифшицем работа, посвященная описанию квантовых магнитных осцилляций в металлах с произвольной формой поверхности Ферми.

На повестке дня стояла проблема влияния сильного давления на квантовые осцилляции. Б.И. Веркин и И.М. Дмитренко получили новые интересные результаты, а мне удалось построить теоретическую схему, поясняющую наблюдаемый эффект. Я с удовольствием вспоминаю тогдашние научные обсуждения и просто разговоры с Б.И. Веркиным и И.М. Дмитренко, что помогло мне оформить теоретические выводы в виде статьи для научного журнала. Предполагалось одновременно направить в печать статью с результатами экспериментов Б.И. Веркина и И.М. Дмитренко, а также мое теоретическое краткое сообщение. Но, во-первых, статьи по криогенной тематике обычно публиковались в ЖЭТФ, редактором которого был П.Л. Капица. Журнал редактировался и практически контролировался Институтом физических проблем АН СССР. Во-вторых, физические криогенные исследования на достаточно высоком научном уровне, соответствующем международным стандартам, в то время проводились фактически только в двух местах: в УФТИ в отделе Б.Г. Лазарева и в лабораториях ИФП АН СССР в Москве, причем ИФП считался ведущим по этой проблеме. Поэтому посылаемые в ЖЭТФ работы, как правило, направлялись в ИФП и обсуждались там соответствующими специалистами.

Теоретики ездили к Л.Д. Ландау, и без его положительной рецензии вопрос о публикации статьи даже не мог ставиться. Лев Давидович был высшим судией — таким считали его харьковские теоретики, и я именно так воспринимал Л.Д. Ландау. Экспериментаторы обычно встречались в ИФП с экспертами, которые занимались исследованиями в той конкретной области низкотемпературной физики, к которой относилась предлагаемая тема. Влияние давления на квантовые осцилляции в то время в ИФП изучал Н.Е. Алексеевский, и было естественным решение обсудить с ним наши статьи. Встреча состоялась в Институте физических проблем. Я плохо помню, как Н.Е. Алексеевский отнесся к моей статье по существу. Он только сделал замечание, которое было принято и учтено.

Хорошо помню, что когда началась дискуссия при обсуждении экспериментальных результатов и вытекающих из них физических выводов, Б.И. Веркин вел себя вовсе не как ученик, беседующий с мэтром (так, по-видимому, выглядел мой разговор с Н.Е. Алексеевским), а явно на равных. Критические замечания, как правило, оспаривались, и Б.И. Веркин убедительно отстаивал свою точку зрения и свои выводы. Мне очень понравилась уверенность Бориса Иеремиевича во время деловой дискуссии. Его выводы были конкретными и ясными — чувствовалась более обстоятельная, чем у оппонента, научная аргументация его заключений.

Тесное взаимодействие с Б.И. Веркиным и И.М. Дмитренко прекратилось, когда они включились в активную организационную работу по созданию нового криогенного института — ФТИНТ. Лет через десять после создания института, когда это творение Бориса Иеремиевича не только прочно вросло в харьковскую почву (формальным свидетельством чего является наличие троллейбусной остановки «Институт низких температур»), но и ярко расцвело, даже дало боковые «побеги» в виде ДонФТИ и Института проблем криобиологии и криомедицины. Б.И. Веркин пригласил меня вместе с моими ближайшими сотрудниками перейти на постоянную работу во ФТИНТ АН УССР. К этому времени мой учитель И.М. Лифшиц переехал в Москву, научная атмосфера в УФТИ сильно ухудшилась, и это предложение оказалось своевременным.

Я работал рядом с Б.И. Веркиным и под его руководством более пятнадцати лет и имел возможность в полной мере ощутить его характер и оценить лучшие качества этого достойного представителя организаторов науки. Мне редко приходилось встречаться с Борисом Иеремиевичем в неофициальной обстановке, и беседы во время таких встреч только подтверждали впечатление об основном его увлечении: созданный им Институт стал смыслом и основным содержанием жизни Бориса Иеремиевича. Широко образованный, хорошо знавший и любивший литературу и музыку, он отдавал все душевные силы своему институту. Любовь к институту вынуждала Бориса Иеремиевича совершать невозможное: вникать во все детали его жизни и знать до мелочей все происходившее в нем.

Ни один сколько-нибудь значащий научно-организационный или кадровый вопрос не решался без участия Б.И. Веркина (следует помнить, что в течение первых десятилетий жизни института решение кадровых вопросов часто требовало от директора не только понимания дела, но и определенной смелости и мужества). В его приемной всегда было много народа, ожидавшего разговора с ним, часто его можно было застать в кабинете после окончания рабочего дня, а иногда — в субботу и воскресенье. Это был один из моментов, определивших огромные успехи и авторитет института.