Сегодня, оглянувшись в прошлое с теперь уже немалой исторической дистанции, отчетливо видишь: лично для тебя уход Бориса Иеремиевича Веркина — межевой столб, знак конца советского времени, советской науки и еще многого. В том числе твоей молодости, абсолютной и относительной.

Для автора этой заметки почти два десятка лет, прожитых во ФТИНТ под началом создавшего институт БИ, так и остались Великим временем, лучшим в жизни, когда можно было заниматься тем, что интересно тебе самому, да еще получать за это зарплату. С другой стороны, мне ни разу не пришлось непосредственно общаться со своим директором. Не стану кривить душой — в основном потому, что я сознательно старался избежать этого. Встречаться с БИ почему-то не хотелось — слишком поучительны были примеры взлетов и падений сотрудников, которых он приближал. Директор, в свою очередь, не замечал меня при встречах; я благодарен ему и за это.

Вот почему в основу заметки легли только косвенные наблюдения изнутри тогдашней научной среды, да запомнившиеся приметы времени. Изложенное ниже — это «взгляд из окопа».

Институт поразил меня, молодого дипломника, масштабами, режимностью и фантастичностью решаемых задач. И всю эту махину приводил в движение он — БИ, Великий и Ужасный! Старослужащие сотрудники поспешили поделиться с новичком оборотами ненормативной лексики, которые директор виртуозно использовал при руководстве, и пояснили, почему наш начальник отдела так спешит подготовить докторскую диссертацию — БИ, де, бросил на совете: «Ювеналий, ты зачем сюда из Ленинграда приехал — лапу сосать?» И пугали меня, как непослушного ребенка, страшным директором: «если БИ зайдет в комнату и увидит у тебя на установке вот эти висящие провода — оборвет и растопчет!»

Много позже я понял, что БИ все время искал что-то новое, оригинальное и полезное, стремился будоражить сотрудников своими неожиданными инициативами, сражался с «охрычеванием» института, о чем постоянно говорил в своих выступлениях. Но при этом он был нетерпелив, вспыльчив, да и печать прежних времен была отчетливо видна на его крутом характере.

Хотя наш директор был помоложе Курчатова, Королева и других научных начальников сталинской эпохи, кое-что оттуда он вынес — в первую очередь представление о том, что в интересах общего большого дела не следует считаться с комфортом отдельного человека. И ладно еще, когда после рождения очередной директорской инициативы нас всех выгоняли в три смены копать траншею под морозильник для мяса или молоть автопокрышки, или просто архисрочно делать какую-нибудь камеру для перевозки персиков. Но ломались научные судьбы, когда директор говорил кому-нибудь из подчиненных: «Бросай свои криожидкости, теперь будешь заниматься биофизикой», и оставалось только согласиться или уйти из института.

Тот же стиль был и в других, не научных делах. Конечно, хорошо, что БИ, высококультурный человек, увлеченный симфонической музыкой, организовал в институте «филармонию физиков». Но посещаемость концертов, увы, обеспечивалась по разнарядке начальниками отделов, и такая принудительная «накачка культурой» расценивалась у нас наравне с выходом на дежурство в «добровольную народную дружину», на кагаты или очередную стройку. Кстати, строить сотрудникам ФТИНТ, в том числе и мне, пришлось почти все медицинские учреждения района. Зато и заболевших сотрудников ФТИНТ по звонку БИ брали лечить в любые НИИ и престижные больницы города. В коридорах института до сих пор, как символический памятник дружбы директора с медиками (и одновременно — символ наступившего после ухода БИ оцепенения), стоят нераспакованные ящики с сименсовским ангиографом, принадлежащим Центру сосудистой хирургии Володося, для которого все еще не нашлось помещения...

В официальных биографических справках о БИ непосвященного поражает безграничность диапазона его научных интересов и количественные характеристики достижений. Понятное дело — в советских НИИ исполнители удачной работы обязательно вписывали директора в соавторы. Не берусь судить, насколько БИ разбирался в тонкостях наших с ним совместных публикаций, равно как и во многих других направлениях исследований. Но как организатор фундаментальной и прикладной науки Веркин был на высоте. Все эти направления исследований он реально организовал во ФТИНТ, умел получать под них деньги и заставить работать людей.

О таланте организатора, досконально знающего тайные рычаги и ловушки «коридоров власти», красноречиво свидетельствует и тот факт, что сорокалетний доктор сумел «пробить» создание нового института широкого профиля (где изначально далеко не все имело отношение к низким температурам), построить корпуса (работали зэки), набрать персонал со всего Союза.

Конструкторское бюро по криогенной технике родилось по воле БИ как составная часть ФТИНТ. Веркин, вопреки «зашоренности», обычно присущей фундаментальным физикам, мыслил широко и перспективно. Он четко понимал необходимость и значимость КБ как центрального звена в триаде «наука — разработки — производство». И создав желаемое, любил неофициально называть КБ Межотраслевым институтом криогенной техники. Ведь в КБ были не только конструкторские отделы, но и целый ряд исследовательских, делавших вполне добротную, пусть и прикладную, науку. Поэтому неслучайной была периодически наблюдавшаяся циркуляция некоторых отделов из физматсектора в КБ и обратно — в зависимости от того, где на тот момент было выгоднее числиться.

История КБ отразила эволюцию советской науки; ее содержание определялось объективным ходом «большой» истории общества в целом. Первое десятилетие — героический период начального становления КБ — проходило на фоне впечатляющих успехов советской ракетной техники и космонавтики, бурного экстенсивного развития науки и вообще больших ожиданий от так называемой оттепели.

Второе десятилетие, начавшееся с придания КБ статуса хозрасчетной организации и появления пресловутых премий, которыми нас и сегодня укоряют некоторые сотрудники физматсектора, — период наиболее зрелого, оптимального развития. В этот период тематика по воле Веркина вышла за пределы чисто космического круга задач — развернулись работы по сверхпроводниковому электрома­шиностроению, по криогенным технологиям, по дистанционному поиску полезных ископаемых. Именно в это время очередные задачи, за которые бралось КБ, наиболее соответствовали возможностям и потому успешно решались без излишнего надрыва. Однако уже тогда начинали ощущаться некоторые признаки «охрычевания», постепенно поражавшего и науку, и всю страну. Это понимал БИ и пытался противостоять вышеописанными средствами хотя бы в институте.

Тем не менее 80-е годы прошли под знаком, увы, нездорового распухания КБ. То ли это детище директора, разросшееся сверх пределов управляемости, само начало «вести себя», то ли убывающие с возрастом силы и трезвость мысли уже изменяли директору, но чрезмерная ориентация на военные разработки, стремление взяться за решение задач, которые были нам, по трезвом размышлении, не под силу, и получить от военных побольше денег приводила к массовому набору новых, нередко случайных сотрудников, образованию новых отделов. КБ стихийно расползалось за свои естественные пределы, захватывая территории в остальных корпусах ФТИНТ.

Вклад КБ в жизнь ФТИНТ был не только научно-техническим. Заработанные по хоздоговорам деньги шли не только на пресловутые премии — на них возводились корпуса института и жилые дома, создавалась инфраструктура, строился и содержался лагерь в Революционном, закупалось оборудование. КБ жило общими интересами с институтом, во времена достатка щедро делилось с фундаментальной наукой и никогда не было эгоистичным государством в государстве — БИ этого не допустил бы.

Наш директор, конечно, понимал и общегосударственные нужды, лежавшие за пределами военных разработок и «чистой» науки.

Хороший пример его инициативы, направленной на создание продукции «для народа», — это развитие работ по азотным технологиям.

Наличие в институте биофизических отделов, исследований РНК и ДНК физическими методами в какой-то степени логично. Но разработка и производство серии криогенных аппаратов для самых разных областей медицины — от стоматологии до проктологии, сотрудничество Веркина с врачами, доведенное до выпуска в соавторстве монографий и получения госпремий, — это поражало неожиданностью.

Активно занимались во ФТИНТ и переработкой биологического сырья — от компонентов лекарственных средств до свиных полутуш (замораживать последние жидким азотом прямо из ж/д цистерны на Богодуховском мясокомбинате мне пришлось в 1975 году — тоже наука, и какая!).

Венцом медицинских инициатив Веркина стала в 80-е годы уже совсем не криогенная, а чисто фотомедицинская тема — ультрафиолетовое облучение крови. Все это делалось очень серьезно, были привлечены специалисты по ультрафиолету и т.д. Несколько сотен аппаратов УФОК трех модификаций пошли в больницы; их стали использовать даже в ветеринарии и животноводстве.

От хранения в охлажденном состоянии малых количеств дорогостоящих биоматериалов логичным был переход к хранению продуктов питания и сельскохозяйственной продукции. Так появились азотные системы для хранения при автомобильных и других перевозках мясных продуктов — прославившие ФТИНТ, НАСТы, для хранения и перевозок плодоовощной продукци — АЛКи. Были разработаны системы для хранения зерна в азотной среде, хранения и перевозок скоропортящейся рыбы и еще много чего.

Исторически последним направлением азотных технологий оказалось криогенное измельчение, позволяющее получать мелкодисперсные порошки с особыми свойствами из исходно нехрупкого сырья. И здесь спектр объектов и оборудования для помола был задан БИ очень широко — плодоовощная продукция и изношенные покрышки, фармацевтическое сырье и цемент, полимеры и алмазы.

Почти все «народнохозяйственные» инициативы БИ не оставались на бумаге чертежей и многотомных технико-экономических обоснований — директор стремился все, за что брался, обязательно доводить до опытных образов, испытывать и широко демонстрировать начальству и журналистам. Пресса любила Веркина за это, и заметки о разработках ФТИНТ часто появлялись в газетах. Хотя в большинстве случаев дальше опытных образцов и шума в прессе дело не шло. То ли время было уже другое — поздний застой, то ли болезни и возраст начинали одолевать...

Но запомним все же не это грустное ожидание конца, а лучшее: железные детища Веркина летали-таки в космос, достигая Венеры; ползали по поверхности Луны. Они пересекали просторы Союза на самолетах и вездеходах, достигая якутской тундры и дна морей. Они сотнями встречались на улицах наших городов и работали в больницах. Даже сейчас их римейки диффундируют по Земле — от США до Китая.

А каких незаурядных людей собрал БИ под свое крыло, стимулировал, воспитывал и испытывал на прочность. Многих уж нет, многие далече и от Украины, и от науки, но как блестяще они проявили себя на новых поприщах — предпринимателями, меценатами, деятелями диаспоры. Слышишь о них и думаешь — вот она, школа Веркина.