ВО ИМЯ НИЗКИХ ТЕМПЕРАТУР!

Наверное, только в Харькове в обиходной речи горожан сочетание «низкие температуры» можно услышать не в связи с похолоданием погоды, а как ориентир расположения научного центра. К «низким температурам» идет троллейбус № 8... «Хутор Веркина», многоэтажный комплекс институтских зданий и большого жилого массива — все это относится к Физико-техническому институту низких температур Национальной академии наук Украины. В научной литературе термин «низкие температуры» обычно соотносится с масштабом абсолютной температурной шкалы Кельвина (К), и наиболее актуальным для научных работ является диапазон от температур вблизи абсолютного нуля (при температурах кипения жидкого гелия 4,2 К и ниже) и вплоть до температур кипения жидкого азота (77 К). Деятельность широко известного в Харькове и во всем научном мире Физико-технического института низких температур (ФТИНТ) связана с изучением явлений и свойств веществ при таких экстремально низких температурах, а также возможных полезных применений этих криогенных температур в жизни и практике людей. Этому делу служил, хочется усилить — безоглядно служил, Борис Иеремиевич Веркин, создатель (1960) и руководитель (в течение 30 лет) уникального и крупнейшего в Союзе криогенного центра.

Как ученый Веркин состоялся в первые послевоенные годы, а пиком его творческой и организаторской деятельности были 50—70-е годы ХХ ст. Но его воспитание и формирование в нем научного работника проходило под сильным влиянием стиля работ в первом Украинском (харьковском) физико-техническом институте (УФТИ, ныне ХФТИ), где И.В. Обреимовым (первым директором) и Л.В. Шубниковым (руководителем криогенной лаборатории) были заложены плодотворные традиции физики низких температур в Советском Союзе.

Еще со времен своего студенчества Веркин был заражен научным азартом криогенной лаборатории УФТИ, но он пришел на работу, когда криогенную лабораторию возглавлял Б.Г. Лазарев. Затем началась война, и Веркин попал на фронт... И вдруг физики стали в большой цене. Их разыскивали и демобилизовывали, чтоб использовать для решения задач высокой оборонной важности. В эту волну, сохранившую жизни многим физикам, попал и Веркин.

ФИЗМАТ В 50-Е ГОДЫ

В послевоенные годы Харьковский университет гордился своим физико-математическим факультетом, который считался одним из самых сильных в СССР. Все существовавшие экспериментальные кафедры — ядерной физики, радиофизики, кристаллографии, общей физики вместе с кафедрой теоретической физики и несколькими математическими кафедрами были объединены еще в одном факультете и располагались в нескольких старинных зданиях на Университетском спуске. Кафедру экспериментальной физики (1953 г.) возглавлял К.Д. Синельников, тогда директор ХФТИ, известный своими достижениями в ядерной физике, но также интересующийся волновыми интерференционными явлениями для оптических и инфракрасных частот. Кафедра состояла из двух отделений: физической оптики, которое курировал ученик Синельникова И.Н. Шкляревский, и физики низких температур, где главным действующим лицом был Б.И. Веркин.

Мы были довольно критически настроенными студентами, знакомыми с разными стилями преподавания, к тому же прослушали курсы ряда выдающихся физиков и математиков, среди которых было немало первоклассных лекторов. Вспоминаются необыкновенно красивые, строгие лекции по статистической физике И.М. Лифшица, увлекательно интересный курс электродинамики А.И. Ахиезера, вдохновенные лекции по высшей математике А.Я. Повзнера и В.А. Марченко, изысканно элегантный стиль классической механики у М.С. Гольберга, блестящие лекции К.Д. Синельникова по оптическим парадоксам и т. д. Но даже на столь ярком фоне Веркину, тогда еще начинающему свою педагогическую практику, удалось нас убедить, что загадочней в данный момент, чем физика низких температур, ничего нет. Мы почувствовали, что физика, о которой он говорит, сегодня только рождается, что здесь много нерешенных фундаментальных проблем и открыто широкое поле научной деятельности. Именно при экстремально низких температурах во многих свойствах твердых тел проявляются квантовые особенности или становятся возможными даже макроскопические квантовые явления. А квантовые эффекты в твердых телах, особенно металлах, которые были в фокусе внимания и харьковских теоретиков, и экспериментаторов-криогенщиков, закладывают сейчас фундамент современных представлений о конденсированных средах.

Конечно, педагогическая убедительность Веркина поддерживалась впечатлением и от его личности. Казалось, он сам был воплощением экстремума в развитии физики низких температур и носителем ее проблем. Ему было тогда немногим более 30 лет, но казался он, как и многие прошедшие через боевые операции войны, старше своего возраста. Был он крепкого сложения, с большой головой, прочно посаженной на плечи, с крупными чертами лица. Особую выразительность ему придавали глаза и мимика лица. В моменты душевного подъема его сверкающие черные глаза способны были гипнотизировать внимающую ему аудиторию. Магнетизм его взгляда поддерживался манерой речи: звучный баритональный голос, выразительная убедительность фраз. В отличие от традиционно строгих костюмов многих наших профессоров, стиль одежды Веркина был нарочито небрежным. Носил он просторные рубашки с открытым воротом, примятые брюки, парусиновые туфли. Ходил всегда быстро, шумно, на ходу закуривая папиросы одну от другой. Он всегда любил окружать себя людьми, создавать команду, в которой был лидером. В нем проявлялась широта талантливой натуры, в которой естественно-научное абстрактное мышление сочеталось с яркой бытовой артистичностью.

На каждой его лекции происходило научное представление с необычными для тех лет демонстрациями низкотемпературных экспериментов. В больших стеклянных дьюарах привозился жидкий азот из ХФТИ и незаменимый лекционный лаборант большой физической аудитории Анна Ивановна с видимым энтузиазмом ассистировала. Веркин умел заряжать энтузиазмом всех, кто работал рядом с ним. Лекции Веркина слушали не только те студенты, которым было положено затем сдавать экзамен по специализации «физика низких температур», но и студенты других кафедр, новые университетские сотрудники кафедры; приходили его аспиранты и сотрудники из УФТИ. Аудитория была благодатной и большой. Лектор находился в воодушевлении.

Веркин рассказывал о сверхтекучести жидкого гелия, когда макроскопическая часть жидкости становится квантовой, о сверхпроводимости металлов и сплавов, как очевидец этих явлений. Но особенно ярко в его изложении воспринимались осцилляционные квантовые эффекты в электронных свойствах металлов при наличии магнитного поля и при низких температурах, которыми он сам непосредственно занимался. В физике они известны как эффект Шубникова–де Гааза (осцилляции электропроводности металлов в зависимости от напряженности магнитного поля), эффект де Газа–ван Альфена (осцилляции диамагнитной восприимчивости при изменении магнитного поля). В основе интерпретации этих эффектов лежало представление о квантовых уровнях Ландау в энергетическом спектре электронов в металлах при наличии магнитного поля (и, конечно, при низких температурах). Но общая физическая картина электронного спектра металлов еще только создавалась; многие ее понятия и эффекты еще только формировались в работах харьковских физиков, теоретиков и экспериментаторов, которые станут потом всемирно известными. Не был открыт еще один из ярких эффектов подобного типа в высокочастотной проводимости металлов при низких температурах — циклотронный резонанс Азбеля—Канера (предсказан теоретически в 1955 г.), а один из его авторов сидел в аудитории, внимательно слушал Веркина и беспокоил его вопросами, на которые еще не было ответов.

Физика низких температур завораживала нас. При понижении температуры ниже некоторой критической области физические характеристики твердых тел — тепловые, электрические, магнитные, оптические и др. — перестают описываться привычными классическими моделями, возникают новые модели, новая терминология и новый язык в физике. Поэтому и сохранился в науке термин «физика низких температур», хотя в те годы были еще дискуссии, правомочно ли такое сочетание или следует более точно говорить — «физика при низких температурах». Б.И. Веркин всегда уверенно отстаивал наименование «физика низких температур» как отдельной области физики.

Лекции Веркина и общение с ним во многом определили область будущей деятельности его слушателей. У меня также были разговоры с Веркиным о возможностях оптики и спектроскопии при низких температурах. И именно от него я услышала историю, что в 30-х годах в УФТИ проводились исследования спектров некоторых твердых тел и жидкостей в оптическом диапазоне частот при температурах жидкого водорода (20 К), инициированные И.В. Обреимовым. В числе участников этих работ была талантливая, яркая женщина Тося Прихотько, которая уже доктор физико-математических наук и руководит отделом в Институте физики в Киеве. А весной 1954 года, за несколько месяцев до окончания университета, именно Б. Веркин познакомил меня с И.В. Обреимовым и А.Ф. Прихотько. Произошло это во время расширенной выездной сессии Отделения физики украинской Академии наук, которая была формально посвящена 300-летию воссоединения Украины с Россией, но вся тематика которой была связана с 50-летием квантовой теории и теории относительности.

Сессия проходила в харьковском Доме ученых, в зале, столь любимом физиками из-за расписного аллегорическими сюжетами потолка, вдохновлявшего на абстрактное мышление (по принципу дополнительности). Собрались не только все академики Украины, но и многие приглашенные знаменитости — А.Ф. Иоффе, Л. Лан­дау, И. Фок, И. Обреимов, Е. Лифшиц, А. Компанеец и др; были приглашены также некоторые известные философы, которые тогда призваны были учить физиков марксистской диалектике. Почему-то в Украине именно в это время решили обсудить философские выводы квантовой физики и теории относительности.

На таком историческом фоне решился и вопрос о моей дальнейшей работе. После бесед с Обреимовым и Прихотько, которым меня рекомендовал Веркин, я была приглашена сдавать экзамены в аспирантуру Института физики Академии наук УССР. Спустя полгода я поехала в Киев. И меня приняли. Как потом мне говорил директор Института физики М. Пасечник, в решении комиссии было отмечено, что харьковский физмат дает более основательные знания по современной физике, чем киевский университет.

Итак, я начала свою первую научную тему по спектроскопии органических молекулярных кристаллов при низких температурах.

Летом 1955 года в Киеве проходила очередная всесоюзная конференция по физике низких температур, которую организовывал отдел А. Прихотько. Участников тогда было еще не так много, и все они легко смогли поместиться на небольшом днепровском речном пароходике. Обстановка располагала к свободным дискуссиям и общению. Теоретики все концентрировались вокруг Л. Ландау и братьев И.М. и Е.М. Лифшицев. Приехал и П.Л. Капица со своей командой физиков-криогенщиков, среди которых были уже известные экспериментаторы А. Боровик-Романов, А. Шальников, Ю. Шарвин, А. Пешков, Н. Алексеевский, Н. Брадт и др. Из Харькова была группа не менее представительных экспериментаторов — Б. Лазарев, Б. Веркин, А. Галкин, Е. Боровик, Б. Есельсон и др. Приехала также небольшая группа криогенщиков и молодых теоретиков из Ленинграда, присутствовало несколько физиков из Свердловска и группа киевлян.

У Веркина в тот период созревала сверхзадача его жизни. Он рассказал мне, что обдумывает возможность организации нового института для более широкого развития физики низких температур. Он уже ищет союзников, спонсоров и создает свою будущую команду. В это же время Веркин проявлял заботу о судьбе одного из своих студентов — лучшего и многообещающего выпускника Виктора Еременко, и расспрашивал об экспериментальном уровне, научных направлениях в отделе Прихотько и возможностях научного роста. Осенью 1955 года В. Еременко был зачислен в аспирантуру к А. Прихотько. Затем, спустя шесть лет, он, уже будучи кандидатом физико-математических наук, как и я, вернулся в Харьков, приняв приглашение Б. Веркина работать в только что созданном Институте физики низких температур АН УССР.

Как-то зимой, думаю, это был 1979 год, я шла вечером по институтским коридорам. Из административного корпуса, где находились дирекция и примыкающий к ней ученый, организационный и партийный секретариат, доносились громкие голоса. Перед приемной к кабинету директора толпилось много народу. Это бывало часто. В коридор выходили высказаться, выкуриться, высвободиться от накала разговора с Б.И. Веркиным.

В тот вечер группа курящих и говорящих была в светлом возбуждении. Видно было, что предшествующий разговор не касается очередного пересмотра научных или технических направлений деятельности института, при которых всегда были жертвенные фигуры и восходящие новые таланты. Оказалось, что речь шла о работе историка Льва Гумилева, вернее, одной из немногих его работ, принятых к депонированию во Всесоюзный институт научно-технической информации и сейчас лежащей на столе у Веркина и обсуждаемой.

У Б. Веркина было тонкое чутье на знаковые произведения нашего времени (а эта книга была именно знаковой), и он постарался получить работу Гумилева из архива депонирования. Вскоре в институте сделали еще несколько копий этой работы. У нас появилась возможность за 10 лет до первого тиража этой книги познакомиться с новой гумилевской интерпретацией этнической истории. Нужно сказать, что этот порыв Веркина, как и многие другие его поступки, был не совсем стандартным для директоров. В те годы Л. Гумилев официальной наукой не был признан, не издавался и игнорировался. Только позже было отмечено его огромное влияние на поколение. Мысли Гумилева об этнической истории, казалось, затрагивали каждого из нас и были особенно интересны физикам и биологам, потому что поднимались вопросы об относительном взгляде на время и его протекание, о роли эмоций в истории, о применимости принципа дополнительности в истории, о совместимости человечества с биосферой и др. Как движущая сила развития этнических систем видилось Гумилеву свойство пассионарности или сила страсти, присущие отдельным индивидуумам системы.

После Гумилева термин «пассионарность» вошел в наш лексикон. Тем более что было всегда соблазнительным применить схему Гумилева к становлению и развитию ФТИНТ. В определенном смысле коллектив нашего института, достигавший свыше тысячи сотрудников в 60–80 годах, можно определить как микроэтнос с относительной устойчивостью, со своим объединяющим всех символом — «низкие температуры» и имеющий свою внутреннюю структуру. В эти же годы общее пассионарное напряжение во ФТИНТ было значительно выше, чем во многих других институтах украинской (и не только украинской) Академии наук. Многим казалось, что наш институт есть некоторая энергетическая флуктуация на общем фоне уже затухающей активности в обществе. Б.И. Веркин был сам носителем очень высокого напряжения пассионарности, большого импульса жизненной силы и дерзания. Но не менее важно, что он сумел собрать вокруг себя многих других носителей пассионарности или смог индуцировать в них пассионарность вокруг общей цели.

В действительности, Б.И. Веркину ничто не давалось легко. Его необычайная энергия, особенно в молодые годы, вызывала противодействие объединенных против него групп либо академических, либо номенклатурных, которым его фигура казалась часто опасной и неугодной. Он казался плохо управляемым. Но огромная масса сотрудников института чувствовала его харизму и верила ему.

Конечно, Б.И. Веркин и его коллеги заплатили дорого за создание института, ценой почти пятилетней не творческой, а организационной работы в самый активный период жизни. Но уже в середине 60-х годов они могли удовлетворенно сказать, что все получилось неплохо. А с конца 60-х годов начался во ФТИНТ парад блестящих защит докторских диссертаций.

Почти все молодые руководители отделов ФТИНТ к середине 70-х годов имели степени докторов физико-математических наук. Защиты докторских диссертаций проходили тогда показательно парадно для института, но при этом сами диссертации и уровень их рецензирования должны были удовлетворять очень высоким критериям.

Работа и жизнь института шла в ускоренном темпе. В веренице событий проходили новые защиты диссертаций, конференции и семинары, выборы в Академию наук, заграничные командировки и многие другие мероприятия. Ученики Веркина вырастали и создавали уже свои научные школы, множилось число научных направлений.

В институте уже было что показывать и чем удивлять и в научном плане, и в прикладном. Веркин старался широко информировать и Академию, и государственные структуры, и общественность о достижениях института и любил демонстрировать ФТИНТ различным «весьма важным персонам». Он был постоянно в состоянии атаки, состоянии реализации новых и новых планов развития института. Это стало главным смыслом его жизни. В молодости он не был склонен к компромиссам. Но став опытным директором, он ради института шел на комбинационную тактику с жертвами, стараясь любой ценой достигнуть общего положительного результата. В молодости он обычно выступал один против целой команды, особенно в академических баталиях, но с годами стал участником командной игры. История развития ФТИНТ в его различных возрастах имеет нечто общее с фазами развития этноса. Вслед за фазой пассионарного подъема пошло постепенное выравнивание с общим фоном. Наши ранние лозунги: «Надо иначе развивать науку» и «Мы хотим достигнуть великих результатов» далее перешли в более спокойные — «Нужно делать только хорошие научные работы», затем начался этап «Стараться быть не хуже других», но и это не было последней планкой; настали времена, когда нужно было успокаивать себя: «Делай то, что можешь, и будь довольным».

О ТЕМАХ И СТИЛЕ

Первоначальная идея и образ Института низких температур возникли в мыслях Веркина в связи с огромным всплеском научного интереса к физике низких и сверхнизких температур, хотя и ряд важных практических приложений уже был известен, а некоторые даже внедрялись в технике (для разделения компонент воз­духа, выделения различных примесей в коксовом газе, получения некоторых чистых металлов и др.). Cтроительство и организация нового института, как и развитие фундаментальных исследований в условиях сложных низкотемпературных экспериментов, требовали больших вложений капитала. Нужно было убедить государство, что это строительство необходимо. Кто на высоком уровне может поддержать физику низких температур? Ситуация напоминает карикатурную сцену со Штирлицем, когда он рассматривает фото руководителей Рейха — кому предложить свои услуги? Но здесь нужно выбрать фигуру среди главных научных советников государства и научных руководителей оборонных программ. Среди наиболее влиятельных выделяются Курчатов, Капица, Королев. Курчатову институт Веркина не очень нужен, в его распоряжении мощные физические центры Москвы, Ленинграда, харьковского ФТИ и др. Капица, в принципе, готов поддержать новый институт, но он сам хочет уйти в сторону от оборонных программ. Самой подходящей фигурой видится С.П. Королев, руководитель космической программы. Для этой программы низкие температуры представляют несомненный интерес. Во-первых, холод безвоздушного космического пространства потребует модельных экспериментов и имитации в чистом вакууме и при низких температурах. Во-вторых, водород, кислород, метан и др. криогенные газы, а так­же их смеси перспективны как рабочие вещества для ракетного топлива. В-третьих,... и т. п. Действительно, Веркину было что предложить и что обещать.

Прикладные идеи были выдвинуты в нужное время и в нужный адрес. Отклик в правительстве появился. Но вначале из-за сложных закулисных игр Веркин получает предложение организовывать институт в Днепропетровске, поближе к уже существующему там объекту космической промышленности (в дальнейшем выросшего в предприятие, директором которого в постсоветское время стал Л.Д. Кучма). Веркин начал собирать подписи, кто из харьковских физиков, его единомышленников, согласен на переезд в Днепропетровск (с таким вопросом он обращался и ко мне). Но желающих было мало, и он продолжал бороться за харьковский вариант. Серьезным аргументом при этом было то, что в будущем институте предполагалось объединить не только физиков-экспериментаторов и физиков-теоретиков, но и математиков. А из математиков никто не хотел уезжать из Харькова, где с довоенных и даже дореволюционных времен сохранялись сильные традиции математической и геометрической школы. Все же в мае 1960 года харьковский вариант удалось узаконить. В структуре нового академического института создавались научные физические и математические отделы наряду с инженерно-прикладным и производственным подразделениями. Все это позднее выросло в большой комплекс Физико-технического института низких температур.

Я начала работать во ФТИНТ с 1 августа 1960 года. В первые годы особенно, хотя неоднократно это случалось и в дальнейшем, Веркин активно привлекал физиков научных отделов к участию в прикладной тематике по космическим и другим проблемам, чтобы заработать деньги на приобретение оборудования, необходимого для научных исследований. Именно поэтому с самого начала в лаборатории, а затем в отделе, который я возглавляла, возникли две темы (пресловутая двухголосица): спектроскопия криокристаллов (так называли мы кристаллы отвердевших инертных газов — неона, аргона, криптона, ксенона, и простейших молекулярных газов — азота, кислорода и др.) и спектроскопия криогенной гелиевой плазмы (изучение долгоживущих метастабильных состояний в послесвечении охлаждаемой гелиевой плазмы).

Интерес к спектроскопии отвердевших инертных газов возник у меня в аспирантские годы. Когда-то Обреимов и Прихотько еще в УФТИ ожижили газообразный аргон и исследовали его во всей тогда доступной области спектра оптических длин волн (видимой и ближней ультрафиолетовой). Аргон оказался полностью прозрачным в этой области. Было понятно, что спектры как поглощения, так и люминесценции инертных криокристаллов должны быть расположены в дальней ультрафиолетовой области, в так называемой области вакуумного ультрафиолета. Спектры в этой области должны измеряться в условиях высокого вакуума, так как сама атмосфера (азот и кислород) здесь становится непрозрачной. Привлекательность этих, казалось, самых простых кубических кристаллов-диэлектриков заключалась и в том, что именно они послужили моделью для образа экситонов (квантовой волны возбуждения — квазичастицы) в теории Я. Френкеля. Чтобы изучать эти возбужденные квазичастицы в криокристаллах, нужно было сочетание высоковакуумной техники и низких температур со специальными методами спектроскопии вакуумного ультрафиолета (специальные источники, криостаты, детекторы излучения). Словом, это была сложная задача, и, чтоб ее реализовать, потребовалось свыше пяти лет усилий коллектива нашего отдела.

Но результаты работы спрашивались незамедлительно, и тогда пришлось заняться процессами электрон-атомных столкновений в неравновесной гелиевой плазме, охлаждаемой жидким азотом, а позже и жидким гелием. Нужно отметить, что плазменная тематика была инициирована «космическими» заказчиками совместно с Б.И. Веркиным. Из «недостоверной» зарубежной информации стало известно, что работы в этом направлении могут привести к созданию высокоэффективного топлива. Уже после трех-четырех лет экспериментов в этой области нам стали ясны причины, почему это невозможно осуществить ни при каких низких температурах. Но к тому времени появились понимание в новой области распадающейся криогенной гелиевой плазмы, любопытные результаты и резонанс в науке на наши научные публикации. На этой поч­ве возникли разногласия с дирекцией. Б.И. Веркин считал, что плазменную тему уже пора закрыть. Я же хотела завершить определенный цикл исследований, тем более, что развитые методики, и экспериментальные, и вычислительные, а также полученные результаты могли составить содержание нескольких кандидатских диссертаций моих учеников. Я готовила материалы и для своей докторской диссертации. Веркин бурчал и сердился, но все же дал возможность начатое дело завершить. После этого отдел вошел в традиционное русло работ по физике низких температур конденсированных сред.

Б.И. Веркин ощущал себя не просто директором-администратором и распределителем финансов, но и главным архитектором и режиссером всей научной и прикладной деятельности, которая разворачивалась в многоэтажном и лабиринтном институте. Вопросы, что считать достижением в науке, какие результаты считать достойными публикаций, премий, или обсуждение разных научных стилей в науке, феноменологического или микроскопического подходов, относительной важности метода или идей и т. п. были предметом частых разговоров в институте.

Многие харьковские физики были воспитаны в духе Ландау и придерживались феноменологической теории в физике твердого тела. Феноменология описывает физические явления, основываясь на общих рациональных соотношениях и взаимодействиях в ансамбле частиц, так что основные константы и функции веществ выражаются через измеряемые в экспериментах величины. Важно, чтобы описание было математически красивым и емким, обобщало большое количество экспериментальных фактов. Иногда, правда, для построения более общей теории в феноменологическую теорию необходимо ввести корреляцию, учитывающую микроскопический характер межчастичных взаимодействий. Так, на пути к созданию общей теории сверхпроводимости в феноменологическую теорию Ландау—Гинзбурга нужно было ввести микроскопику электрон-фононных взаимодействий, эффект спаривания электронов. И все-таки Ландау особенно требовательно относился именно к методу, способу решения задачи. Известны его высказывания типа «метод важнее, чем идея» или «красоте не нужна душа» и т.п. Ландау воспитывал внимание к той совершенной форме, которая представляет предмет настолько ясным, что делает ненужным присущее человеку стремление понять его. Только с позиций ХХI века можно полностью оценить, насколько важно было это воспитание в духе внимания к форме, топологии, геометрии. В действительности на этом пути возникла новая общая наука о динамическом хаосе с его фрактальной геометрией, когда форма сама является сутью.

Примером одного из других подходов может служить стиль Я. Френкеля, ленинградского физика-теоретика, в отделе которого Ландау начинал свою деятельность. Френкель всегда с легкостью находил идеи для объяснения эксперимента. Иногда эти идеи были незавершенными, но очень часто интуиция Френкеля поддерживала экспериментаторов, и осталось очень много моделей физических явлений, связанных с его именем. В деятельности моего отдела по спектроскопии инертных криокристаллов (Хе, Кr, Аr, Ne) одним из самых интересных результатов было наблюдение и анализ эффекта сосуществования свободных, когерентных и автолокализованных экситонов, между энергетическими состояниями которых существует потенциальный барьер, но есть возможность туннельного просачивания. Распространение волны возбуждения свободных экситонов в кристалле было предсказано Френкелем (под влиянием экспериментов Обреимова). А вот история автолокализованных экситонов ведет свое начало от работы Л. Ландау, который, описывая движение свободного электрона (экситона) в кристаллической решетке, указал на существование потенциального барьера при автолокализации его вблизи одного из узлов решетки. И по своей толерантности, и подталкиваемая аналогией с экситонным эффектом сосуществования, я обычно в разговорах с Веркиным хотела оправдать оба подхода: и Ландау, и Френкеля, указывая на положительные стороны обоих. Но Веркин все же был определенно сторонником стиля Ландау в физике. Он вообще старался всячески поддерживать и расширять количество теоретиков и математиков в институте, ничем не ограничивал их деятельность, понимал их ценность.

Возможно, Веркин раньше других понял, сколь большие применения может найти физика низких температур для общества. В его окружении постоянно рождались предложения и идеи на эту тему. Наряду с испытаниями различных материалов в условиях, близких к космосу (в вакууме при низких температурах, с имитатором солнечного излучения, с облучением заряженными частицами и т.д.), и развитием оборудования и техники для криогенных работ (криостатов, низкотемпературных термометров и пр.) реализовывались идеи обратимого замораживания биологических объектов, развивались способы сохранения и перевозки замороженных при низких температурах продуктов, разрабатывалось медицинское оборудование с применением низких температур (например, для зубных, кожных, некоторых внутренних операций и пр.). Многие из этих новых методик вошли в практику в медицине, биологии, различных отраслях хозяйства украинских регионов, особенно в Харькове. В городе имя Веркина было известно всем. В институт приезжали за помощью и поддержкой инженеры, хозяйственники, врачи. Веркин инициировал создание нового медицинского академического института в Харькове по проблемам криобиологии и криомедицины, ФТИНТ помог городу в оснащении ряда врачебных кабинетов.

ЛИСТЬЯ ПАДАЮТ

80-е годы — это еще плодотворная пора для ФТИНТ, но это уже осень Б. Веркина. «Веркин начал стареть», — говорили в институте, когда отмечали его непоследовательность и смягчение характера. Он всегда выглядел несколько старше своих лет, а неуемная работа и постоянное напряжение не могли не сказаться даже на его сильном организме. Собственные болезни вызывали в нем сначала какое-то удивление, потому что раньше было убеждение, что это не должно касаться его, но затем он решил серьезно заняться здоровьем и стал дружить с самыми неординарными врачами, находить самые необычные лекарства и новые методы лечения. В институте начали появляться народные целители, уникальные массажисты, знатоки китайской медицины, экстрасенсы и т. п. Демонстрировались в институте фильмы о медицинских чудесах, например, о пользе лечения различных недугов в камерах с очень низкими температурами, о бескровных операциях на Филлипинах и др. Все же знакомые ординарные врачи говорили, что объективные показатели здоровья Веркина, вообще говоря, хуже, чем его состояние, то есть в нем сохраняется большой запас жизненной энергии. В действительности, лучше всего его лечили институт и положительные эмоции от работы.

Опять в приемной директора полно народу. Кому-то встречи назначены, многие добиваются приема по собственной инициативе или необходимости. Кто-то ему искренне предан, некоторые прислуживают и многие пытаются повлиять на него, используя моменты его слабости. Но это его привычная орбита. Именно в эти годы активно идут разработки по применению низких температур в медицине. Он, казалось, несколько охладел к космической тематике. Да и время настало такое, что вопросы космонавтики не столь уж волновали дряхлых руководителей страны, и финансирование этих работ сокращалось. Но вот то, что там происходит в научных отделах, его начинает затрагивать сильнее. Часто от него можно было слышать: «Они там все в своих отделах обленились и не хотят браться за новые сложные задачи! Где открытия? Где Нобелевские премии?». Однако скандинавские мудрецы советскую науку замечать не спешат. А во многих отделах уже не было технических возможностей начинать что-то новое. Нужна была модернизация измерительной аппаратуры и автоматизация эксперимента с включением комплексов вычислительной техники, компьютеров, перестраиваемых по частоте лазеров и т. п. Это все стало постоянной головной болью руководителей отделов. Кое-что в масштабе института удалось сделать, чтобы вычислительная техника и персональные компьютеры стали доступными в отделах. В этом была большая заслуга дирекции. Но все же наши экспериментальные возможности по сравнению со стремительно усовершенствованными технологиями и методикой западной науки, особенно американской и немецкой (уже возродившейся к этому времени), становились неконкурентоспособными. Приходилось изощряться в необычной постановке эксперимента или его сложной обработке, чтоб услышать искреннее удивление своих зарубежных коллег, посещающих лабораторию: «Как на таком устаревшем оборудовании вы делаете столь замечательные работы?». Затевать что-то новое в этих условиях было рискованным. Тем не менее, мне, частично моему отделу, как и ряду других отделов, пришлось включиться в новую деятельность по высокотемпературной сверхпроводимости.

Итак, Веркин хотел бы сам вернуться непосредственно к научной деятельности и, с другой стороны, усилить активность в определенных научных направлениях. Прежде всего его интересует, как можно ускорить темп работ в области рекордно сверхнизких температур и как организовать поисковые работы в области высокотемпературной сверхпроводимости. Его мысли, в принципе, были здравые, и жалко только, что развитие этих направлений запоздало и институт не успевал в состязании с зарубежными достижениями. Незадолго до этого был открыт новый тип сверхтекучести при сверхнизких температурах (ниже 3 К) в ферми-жидкости зHe с необычным триплетным р-спариванием атомов при переходе в квантовую жидкость. (Это открытие получит Нобелевскую премию в 2003 г.) А вскоре, после того как Веркин организовал общеинститутский семинар по высокотемпературным сверхпроводникам, весь мир физики был возбужден сообщением об открытии высокотемпературной сверхпроводимости в слоистых керамических материалах.

В сентябре 1986 года в немецком физическом журнале для кратких сообщений «Zeitschrift fhr Physik» появилась первая информация о возможной высокотемпературной сверхпроводимости в соединении типа металлических оксидов. Сверхпроводимость была обнаружена в материалах, которыми мало кто интересовался в связи с проблемой сверхпроводимости. В мире физики поднялся ажиотаж. В головокружительном темпе десятки, а затем и сотни групп включились в эту деятельность, повторили результат, и уже через несколько месяцев из того же класса соединений были выделены металлооксиды, имеющее температуру перехода в сверхпроводящее состояние выше 90 К. А еще через год были синтезированы сверхпроводники с критическими температурами свыше 120 К. Это означало, что и сам переход, и эффект Мейсснера на нем (выталкивание магнитного поля из сверхпроводника) можно было наблюдать без особых сложностей уже при температуре жидкого азота. Впереди, казалось, виднеются грандиозные перспективы для технических приложений. Открытие было отмечено Нобелевской премией в 1988 году.

Для оптической спектроскопии открывалась особо заманчивая ситуация. Предполагалось, что в этих материалах переход в сверхпроводящую фазу происходит из диэлектрической фазы, а не из металлической, как в традиционных низкотемпературных сверхпроводниках. Затем было показано, что в структуре слоистой элементарной ячейки этих материалов даже в сверхпроводящей фазе остаются диэлектрические плоскости. А коль скоро есть диэлектрик, его можно изучать методами оптической спектроскопии. Мы были в числе первых спектроскопистов, которые заметили и затем объяснили ряд необычных эффектов оптического отклика на возникновение высокотемпературной сверхпроводимости. Физика высокотемпературных сверхпроводников вообще оказалась очень богатой и необычной, в ней переплетались самые разные явления, ранее казавшиеся несовместимыми. В процессе обсуждения теории этой высокотемпературной сверхпроводимости приняли участие практически все выдающиеся теоретики нашего времени. Ажиотаж по поводу этого макроскопического квантового явления при столь высоких температурах продолжался почти 10 лет. Однако практический выход оказался не столь впечатляющим, как ожидалось, и постепенно накал активности стал затухать. Веркин смог увидеть и принять участие только в начальных стадиях этой истории. Он способствовал широкому развитию новой тематики во многих отделах института, организовал всесоюзный семинар-школу по высокотемпературной сверхпроводимости и инициировал организацию регулярных билатеральных конференций с немецкими учеными.

Одними из самых приятных моментов в последние годы жизни Б.И. Веркина были его встречи с немецкими учеными и в институте, и дома, и в поездках по Германии. С некоторыми из них отношения были украшены семейными контактами. Супруга Б.И. Веркина, Галина Васильевна, музыкант по образованию, способствовала таким контактам (она явилась организатором Вагнеровского музыкального общества в Харькове как филиала аналогичного немецкого общества в Байройте). Очень теплые отношения сложились у Веркина с профессором Берлинского свободного университета Густавом Клиппингом и его супругой, тоже физиком, Ингрид. Как и Веркин в Союзе, профессор Клиппинг являлся одним из главных консультантов немецкой космической программы по низким температурам; он также интересовался применениями низких температур в практической медицине и способствовал их внедрению. Именно с помощью Клиппинга осуществилась идея организации регулярных двусторонних семинаров с низкотемпературной тематикой. Первый подобный семинар, который проходил во ФТИНТ, включал в себя как проблемы квантовой физики низких температур, так и проблемы низкотемпературной космической техники. После открытия высокотемпературной сверхпроводимости именно проблемы эксперимента и теории металлооксидных сверхпроводников стали основной темой семинаров. Советско-германские, а после распада Союза русско-украинско-германские семинары проходили более 10 лет ежегодно в Германии или в России, или в Украине. Они сыграли очень большую роль для расширения научных контактов, для поддержки научных программ и стажировки молодых ученых в университетах Германии.

Завершить мои размышления о Борисе Иеремиевиче Веркине я хочу моим переводом одного из стихотворений Райнера Мария Рильке («Осень»):

Листья падают, летят, как издалека,

Как будто сад небесный в высоте поблек;

Летят и падают, кружась отчаянно в полете.

А по ночам, утратив звезд сообщность,

Впадает Земля тяжело в одиночество.

Мы все в падении. Здесь падает одно,

А там уже растет с цикличностью другое.

И только есть Один — вершит он самолично

Паденья эти мягкою рукою.