Для Бориса Иеремиевича домом, олицетворяющим собой его служение физике, которую он любил страстно и преданно, был ФТИНТ. На этот алтарь каплю за каплей он отдавал свою кровь до конца жизни. На этот алтарь он возложил, как на жертвенник, свой интеллект, знания, волю, здоровье и любовь. Для него это был храм, где он служил делу своей жизни — низкотемпературной физике, крепость, где вместе с ним служили его ученики и единомышленники. «Слава, ФТИНТ стоит?» — первый вопрос, который он задавал шоферу Славе, приезжая из командировки. «Стоит, Борис Иеремиевич!» — «Поехали, посмотрим». Долго не видеть ФТИНТ и жить без него невозможно!

Наш дом — это убежище от житейских бурь. Он всегда хотел иметь дом, где можно чувствовать себя раскованно, естественно, самим собой, без внешних насилий и воздействий. Свое гнездо, свой очаг человек создает согласно своему разумению, своим потребностям и своему вкусу. Борис Иеремиевич мечтал наполнить свой дом книгами, музыкой, искусством. В нашем доме над всем доминировала книга. Книги переполняли стеллажи в кабинете-библиотеке, книги были в детской, в книжных шкафах, в антресолях шкафов и в стенных шкафах — всюду, где есть плоскость и свободное место, были книги. Я уже шутила: «книги выживают нас из дома!», — на что Борис Иеремиевич говорил, что для хорошей книги место в доме всегда найдется. А хорошими были все книги. Он любил, полушутя, цитировать Цицерона: «Дом без книг, как тело без души». Постепенно приходило понимание того, что библиотеку время от времени надо обновлять и кое с чем необходимо расстаться. Но это был мучительный процесс. Он сам отбирал книги, с которыми готов был расстаться, тяжело вздыхая, складывал в коробки, но они долго лежали в коробках, уже отобранные, и не хотели покидать дом.

Я помню, в первый год нашей совместной жизни еще не было мебели, но на полу вдоль стен в маленькой пустой еще квартире росли книжные пирамиды. Без книг Борис Иеремиевич жить не мог. Без музыки — тоже. Поэтому мы сразу же взяли напрокат пианино (плохонькое, «Лира»). Я привезла из Москвы свой проигрыватель и пластинки с записями классической музыки с первоклассными исполнителями, поставила проигрыватель на пол в углу комнаты, и под классическую музыку среди книжных пирамид мы начали совместную жизнь. Эта маленькая двухкомнатная квартира «трамвайчиком» в 28 м2 на Павловом поле скоро превратилась в очень уютный и милый дом, куда приходили наши друзья, и где Борису Иеремиевичу было душевно, комфортно и спокойно. Здесь он чувствовал себя самим собой. Впоследствии мы переехали в большую квартиру, но многим нашим друзьям эта первая маленькая квартира на улице Деревянко возле леса своим уютом и теплом нравилась больше, а Борис Иеремиевич, проезжая мимо, всегда смотрел на окна этой квартиры и неизменно говорил: «Мясом пахнет!». В те годы он любил мясные блюда и я готовила их по рецептам кулинарных книг народов мира. Кулинарную практику я осваивала впервые, ибо в Москве времени на нее не было. В этой нашей первой квартирке, в малюсенькой кухне я получила первые уроки кулинарии от Бориса Иеремиевича — училась готовить украинский борщ. Учил БИ так, будто готовил эксперимент. Из всех овощей первой кладется в бульон свекла (бурак) и вываривается до тех пор, пока потеряет цвет, а капуста кладется в последнюю очередь — она должна быть непременно твердой. Причем все ингредиенты необходимо нарезать соломкой одинаковой длины, чтобы было красиво и аккуратно. Если капуста сварится до мягкости — это будет уже не украинский борщ. Необходимо четко соблюдать последовательность, с которой кладутся ингредиенты, и время варки. Борщ, оказалось, освоить просто (впоследствии я делала борщи с разными вариациями).

Из кухни мы перемещались к пианино и играли в четыре руки, или к столу, где раскладывали новые книги и альбомы по искусству. Нам было все равно, где находиться и чем заниматься — нам везде было хорошо вместе: и у плиты, и у рояля, и у книжных полок. Иногда Борис Иеремиевич читал вслух. Любил Лескова и Бунина, помню, читал Пильняка. Читал очень выразительно, сердечно, получая от чтения большое удовольствие и двойное — от сознания, что доставляет нам радость. Помню, появились («прорвались» из эмиграции) первые рассказы Б. Зайцева. Мы все «открывали» этого выдающегося русского писателя впервые и захлебывались от восторга, что он нам «открылся». Борис Иеремиевич с упоением читал то немногое, что постепенно «просачивалось» в нашу печать уже в 80-е годы во время «перестройки».

Как ему хотелось знать больше, быть причастным к нашей дореволюционной и замечательной культуре, изгнанной из России после революции. Он так остро ощущал свое родство с этой культурой и желание быть в ней. Как он жадно искал всю жизнь все, что было издано до революции, и в букинистических магазинах, и в фондах библиотек, и во время заграничных поездок! Во внутреннем кармане пиджака привозил «Доктора Живаго» Пастернака или Булгакова «Собачье сердце», а также другие рассказы, которые у нас тогда не печатали.

Переехав из маленькой двухкомнатной квартирки в большую, просторную четырехкомнатную квартиру в центре города на улице Артема, 6, я уже смогла перевезти из Москвы свой рояль «Stеinway» и английскую мягкую мебель — постепенно квартира наша наполнялась книгами, картинами, мебелью, предметами прикладного искусства. Если театр начинается с вешалки, то наш дом начинался с большой комнаты — прихожей. Каждый входящий сразу попадал в атмосферу нашего дома. Многих привлекала большая витрина, которую мы сделали из окна, выходящего на внутренний балкон. В ней было много сувениров, привезенных Борисом Иеремиевичем из заграничных командировок и наших совместных поездок по стране и за рубеж. Здесь были также глиняные скульптуры народной гуцульской художницы Марии Ковальчук, очень талантливой, работающей в стиле народного примитива. Ее работы нас привлекли еще в Москве в доме наших друзей и затем в музее города Коломыя. Они излучают радость непосредственного чувства жизни — яркие, красочные и радостные. Здесь же была полочка с якутскими камнями: ониксом, яшмой, орлецом, которыми был усеян берег реки Оленек, где стояли наши палатки во время празднования 60-летнего юбилея Бориса Иеремиевича.

Рядом с витриной висели украинские произведения искусства: старинный домотканый рушник с красными орлами, гравюры украинских мастеров и тарелки художников из Опошни. Мы очень любили керамику. Керамические блюда и тарелки украинские, чешские, болгарские и словацкие висели во всех комнатах нашего дома. Из опошнянских тарелок выделялись тарелки старейшего мастера Ивана Биляка. И конечно, в доме было много картин, подаренных Борису Иеремиевичу художниками, нашими друзьями. Это Борис Сергеевич Отаров, московский художник-авангардист; народный художник Армении Александр Григорян; грузинские художники: народный художник Грузии Гиви Кандарели и Марико Тушмалишвили. Борис Иеремиевич очень любил эти полотна — память о встречах с грузинскими друзьями и учениками, память о гостеприимной, теплой Грузии, где он так хорошо себя чувствовал.

Очень любил он грузинскую чеканку. В 60-х годах группа скульпторов во главе с Ираклием Очиаури и Кобо Гурули решили возродить древнюю чеканку — виртуозная работа с металлом всегда отличала древних грузинских мастеров (в музее можно увидеть чеканку VI века). Придя в мастерскую Кобо Гурули, мы были приятно удивлены: в белой комнате на стене выделялся огромный кипарисовый крест, звучали старинные хоралы — все дышало монастырской аскезой и сам хозяин, немногословный и неторопливый, показывал свои первые работы. Я попросила показать, как делается чеканка. Мастер взял латунный лист и несколькими точными скупыми движениями вдавливал рисунок: perpetum mobile — как символ науки, и женский торс, рождающийся из земной тверди, — как символ искусства. Художник преподнес его нам с дарственной надписью. Дома Борис Иеремиевич любил показывать нашим гостям этот лист, говоря при этом: «Вот этот паук — это я, а эта красавица, вылезающая из земли, — это Галя». Любимой чеканкой была женская головка (портрет жены Ираклия Очиаури, народного художника Грузии). Эта головка восхищала всех наших гостей — она сверкала и переливалась в зависимости от освещения и места, откуда смотришь на нее. Удивительно красивая вещь.

В гостиной также висели портреты Бориса Иеремиевича и мои, написанные киевскими художниками, нашими друзьями: Ириной Макаровой-Вышеславской и Борисом Плаксием. Очень нравились нам акварели Бориса Плаксия. «В счастливый знакомства день!» — подписано на одной из них. Последние работы Михаила Зиновьевича Фрадкина, нашего друга, тоже украшали нашу гостиную: это «Песня песней Соломона» и «Ева».

Борис Иеремиевич любил наш дом. Здесь его окружали любимые вещи, произведения искусства и книги — все безумно любимое и напоминающее прекрасные моменты жизни и людей с ними связанных. Он любил принимать здесь друзей, сам в гости ходить не любил и предпочитал встречаться с коллегами, друзьями и учениками дома. Многие иностранные ученые, приезжавшие во ФТИНТ, вечером непременно были у нас дома. Борис Иеремиевич приглашал на встречу и наших ученых (всегда с женами — общение было теплое, семейное). Деловые разговоры кончались в стенах института. Дома были беседы о культуре, литературе, звучала музыка. Это были часы отдыха. Борис Иеремиевич часто просил ставить записи Баха. Молодым немецким ученым он иногда, шутя, устраивал «викторины» с вопросами о немецкой культуре, например: «как звали Фауста, кто такие немецкие романтики, кто из немецких композиторов ярче всех выразил «немецкий дух» и т. д.», иногда ставя молодежь в затруднительное положение. Зная любовь Бориса Иеремиевича к немецкой культуре, молодые немецкие ученые задавали вопрос, очень злободневный в ГДР тех лет, сейчас звучащий, конечно, нелепо: «кому принадлежит Гете — ГДР или ФРГ?». На что Борис Иеремиевич незамедлительно отвечал: «Германии!». А когда Борис Иеремиевич говорил, что немецкий дух ярче всех выразил Вагнер, молодежь из ГДР низко опускала головы. Эта трагедия искусственного разделения страшно идеологизированного народа ощущалась даже среди интеллигенции. Борис Иеремиевич во всех беседах о немецкой культуре, музыке, искусстве неизменно говорил о Германии как целостной нации с многовековыми традициями и богатым культурным прошлым.

Английские ученые, видимо, под действием своей пропаганды говорили: «Вы, русские, не даете развиваться культуре народов окраин!» На это Борис Иеремиевич реагировал просто: он доставал из своей библиотеки книги Ч. Айтматова, Р. Гамзатова, Рытхеу, Фазиля Искандера и не только показывал их в разных изданиях, но и читал фрагменты, демонстрируя свою любовь к этим произведениям, рассказывал об авторах, показывал также книги писателей разных республик, входящие в подписку к журналу «Дружба народов», на который мы подписывались в течение ряда лет. И, конечно, затем следовала «атака» — вопросы о выдающихся спектаклях знаменитых шекспировских театров, крупных актерах и режиссерах, о которых наши гости не имели никакого представления. Борис Иеремиевич затем интересно рассказывал о своих впечатлениях от поездки по шекспировским местам в Англии, о спектаклях, которые видел в Москве, об английской культуре, которую знал блестяще. «Последний из Могикан!», «Ренессансный человек!» — так оценивали Бориса Иеремиевича все, кто общался с ним.

Много интересных встреч было в нашем доме. Вспоминается встреча с американским физиком Дуейном Диллером (Boulder Colorado). Его супруга Саралу, преподаватель танцев, по просьбе Бориса Иеремиевича танцевала под музыку Щедрина «Кармен сюита», героически преодолевая травму позвоночника. Все были в восторге — она сделала прекрасную импровизацию, затем я играла вальс Шопена — она танцевала. Между нами была очень трогательная и нежная переписка.

Супруга Джона Коллингза (Бетти Коллингз) демонстрировала фотографии своих новых скульптур, сделанных в виде спиралей по математическим моделям. По ее убеждению, это было новаторством в искусстве, что вызвало недоумение и спор. Одним словом, в нашем доме встречи с учеными из разных стран были интересны и насыщенны новыми, яркими впечатлениями. Борис Иеремиевич был патриотом, и очень энергично отстаивал красоту и традиционность русского и украинского искусств. Он любил показывать гостям произведения М.З. Фрадкина, подаренные ему автором: на стенах висели гравюры, на диване он расставлял гравюры-«кафли», изображавшие животных и птиц, с юмором и фантазией сделанных Михаилом Зиновьевичем. Рассказывал он также о художниках, полотна которых висели на стенах.

Если иностранные ученые приезжали на продолжительное время, Борис Иеремиевич в субботу или воскресенье устраивал экскурсию в Полтаву, показывая мемориал русской славы — победу Петра I над шведами в 1709 году. Вокруг Харькова тоже есть интересные исторические места. Борис Иеремиевич любил показывать коллегам село Сковородиновку, имение Ковалевских, где прожил у своих друзей последние годы жизни философ Григорий Саввич Сковорода и где он похоронен.

Борис Иеремиевич очень ценил просветительскую деятельность Афанасия Федоровича Лунева, учителя истории из села Пархомовка Харьковской области, который собрал прекрасную картинную галерею для школьников, состоящую из полотен старых мастеров, импрессионистов, русского авангарда начала XX века и современных художников. Он привил любовь к искусству своим ученикам, многие из которых выбрали искусствоведческие профессии.

Помню жаркие дискуссии у нас дома: обсуждали концерт дирижера Степана Турчака. В его программе была Шестая симфония Чайковского. После концерта Борис Иеремиевич всю музыкантскую компанию: С. Турчака, Губоренок Виталия и Марину, Шпиллеров пригласил домой. Пили чай, много говорили о трактовке Шестой симфонии Чайковского. Борису Иеремиевичу не хватало в трактовке Турчака трагизма, хотя маэстро казалось, что он «выложился до конца». «Не забывайте, — говорил Борис Иеремиевич, — Шестая симфония — это, по сути, реквием, она написана незадолго до смерти автора, который, видимо, предчувствовал свою смерть, как многие гении».