Общую физику читал у нас Борис Иеремиевич Веркин — солидный смуглый мужчина, с яркими горящими глазами, выходивший к доске даже зимой в легкой летней рубашке с короткими рукавами. Он был очень строг. Опаздывать на его лекции запрещалось, но самым большим испытанием были опросы на лекции. Он вызывал к доске очередную жертву: на столе перед ним были списки групп, в которых, видимо, его ассистенты, ведшие практику, отмечали тех, кого стоило трогать. Вся физическая аудитория, затаив дыхание, следила за его пальцем, перемещающимся по фамилиям. Несчастная жертва шла к доске, и мы сочувствовали товарищу. Иногда все кончалось печально, но чаще наши лучшие студенты всем на удивление довольно хорошо отвечали на его вопросы. Иногда ответ нужно было давать с места. Произносился вопрос, а затем звучала фамилия. Один раз жребий выпал мне, но вопрос был простым: нужно было сказать, какой формулой описывается то-то и то-то. Эту формулу я, к счастью, знал, так что проскочил благополучно.

Еще более строг он был на экзаменах, о чем предупреждал заранее. Хорошо помню такой экзамен. В небольшой аудитории сидели несколько старшекурсниц, то ли «хвостисток», то ли не успевших сдать вовремя. Борис Иеремиевич приветствовал сдачу без подготовки. Билет мне попался не очень трудный, и я отважился на авантюру. Веркин ухмылялся, но слушал внимательно. В присутствии старших вначале я был несколько скован, но затем, помнится, распоясался. Кажется, Веркин в конце концов оборвал меня и приступил к разбору моего ответа. Он указал мне на неточности и какие-то неверные заключения, но в целом похвалил перед старшекурсниками. Однако он тут же предупредил, что в следующий раз будет ко мне еще более требователен. На втором экзамене я уже был морально готов к его возможным придиркам, но после первого вопроса его куда-то позвали, и я заканчивал отвечать его ассистентке.

Видимо, все же он запомнил меня, так как через некоторое время предложил сотрудничество и дал конкретное задание. Помню, как он пригласил меня в «предбанник» физической аудитории, куда я попал впервые. Обычно отсюда выходили перед началом лекции его ассистенты, а затем быстрым рывком появлялся и он сам, застывая на мгновение в характерной позе, опираясь на мощные руки, во время процедуры приветствия, когда все мы вставали в аудитории по стойке смирно. Эта сцена напоминала начало циркового представления с выходом униформы и конферансье (шпрехшталмейстера) из-за кулис. И вот теперь тайна «предбанника» открылась предо мною. На столе лежала открытая тетрадь. «Это мои конспекты лекций, которые нам читал Кирилл Дмитриевич Синельников, — сказал он, — это мои шпаргалки».

Однажды Борис Иеремиевич привел меня в одну из лабораторий в старом физическом корпусе. В ужасной тесноте (все было заставлено приборами, провода хаотически переплетались, стеклянные колбы и баллоны дополняли неописуемое впечатление) находилось место для нескольких человек, копошившихся в таких фантастических условиях. Мне было сказано, что тут и для меня найдется уголок, если дело дойдет до реализации предложенного мне Веркиным проекта воссоздания установки Л.И. Мандельштама для параметрического резонанса. Видимо, подсознательно уже тогда у меня сложилось впечатление, что экспериментальное поприще не для меня, хотя конструировать и работать руками был приучен с детства. Перспектива работать в столь диких условиях отбивала всякое желание экспериментировать. Покопавшись в литературе и изучив описание прибора и теорию, я затягивал разговор с Веркиным, и он вскоре, видимо, понял, что я, не проявив должного рвения, не гожусь для этой деятельности. Вот таким образом и решился вопрос о выборе специализации — оставалось стать теоретиком.

Запомнилось, как однажды на лекции он впервые употребил знак интеграла и в связи с недоумением большинства студентов объяснил, что сей «дрючок» называется интегралом и означает некое подобие суммы, о чем мы, мол, узнаем позднее на лекциях по высшей математике.

Его отчество прошло у нас три стадии: вначале он был для нас просто Еремеевичем, позднее оказалось, что Иеремеевич, и гораздо позже мы узнали, что правильно Иеремиевич.

Весна 1955 года. Дышится легко. Период оттепели во всем. Смех, улыбки, веснушки, зелень на деревьях. Вышел покурить Б.И. Веркин — крупный, смуглый, видный, темноглазый мужчина, читавший у нас общую физику. Его окружают ассистенты, среди которых выделяется своим баскетбольным ростом и доброй улыбкой Ю.П. Благой. Борис Иеремиевич рассказывает своим питомцам о неких тайных замыслах: ему тесно в рамках физмата, его широкая натура рвется на простор. Он хочет создать физический институт, в перспективе — даже отдельно от университета. Пройдут годы, и мечта его сбудется: на окраине города вырастет научный городок — ФТИНТ — памятник смелому Веркину.

Апрель 1994 года

***

Первый раз курс лекций по общей физике на физмате ХГУ БИ начинал читать осенью 1950 года, не будучи еще кандидатом физ.-мат. наук (он защитил кандидатскую диссертацию в 1951 году, а докторскую — в 1958 году). Тогда его слушали В.Г. Песчанский, В.В. Еременко, А.Н. Рязанов. Говорят, что он очень тщательно готовился к лекциям и не вызывал еще студентов к доске.

Таким образом, осенью 1952 года, когда он стал читать нашему курсу, это был его второй заход (в ранге кандидата наук). Веркину как раз исполнилось 33 года — он еще не достиг экватора своей жизни, впоследствии ему довелось еще раз вернуться к чтению общего курса физики уже на физическом факультете (в 1964 году).

Веркин пугал, что будет очень жестко принимать экзамены, но фактически он никогда не придирался, хотя и был достаточно строг. Это был настоящий Учитель Физики, Пропагандист Науки. Он не подавлял, а стимулировал. Именно ему я обязан тем, что физика стала мне близка и до некоторой степени понятна. Хотя наш школьный учитель физики и рассказывал, как он до войны поступал в аспирантуру к Ландау, которого «преодолел», однако «срезался» при сдаче экзамена по языку, но ему не удалось привить мне любовь к своему предмету. Веркин никогда не заигрывал со студентами, не фамильярничал — соблюдалась дистанция. От него мы никогда не слышали ни анекдотов, ни веселых историй, лишь иногда он рассказывал короткие назидательные притчи.

Во время лекций БИ любовно обводил опорные формулы рамочками. Если возникал шум в аудитории, то он грозно стучал указкой по столу.

Лекции Веркина иногда сопровождались демонстрациями, которые проводила смуглая строгая женщина восточного типа Е.И. Тер-Микаэльянц. Держалась она гордо и независимо, даже позволяла себе появляться в аудитории с сигаретой в зубах. Вместе со смуглым Веркиным они образовывали весьма колоритную пару.

Кажется, что все разделы физики Веркин излагал одинаково, не отдавая предпочтения ни одному из них. Конечно, мое восприятие его лекций было идеализированным, некритичным. Возможно, с позиций опытного преподавателя его можно было бы в чем-то упрекнуть, но память хранит все так, как было, и нет желания что-то пересматривать и заново переосмысливать.

О некоторых любопытных смешных случаях с БИ образно рассказал В.А. Перваков на семинаре памяти Веркина в 1999 году. Так, БИ часто засыпал, сидя в стоявшем у них на кафедре волшебном кресле («кресле забвения») во время заседаний. Однажды это произошло при изучении очередных партийных материалов под председательством парторга А.И. Горностаевой, которая начала зачитывать их. Вскоре раздалось явное посапывание БИ, и она прекратила чтение, но присутствующие подсказали ей продолжать мероприятие. Когда она закончила, Веркин сразу же встрепенулся и предложил принять повышенные обязательства по ожижению газов. Хотя подобные обязательства брались часто формально, однако на сей раз БИ добыл некую вертикальную установку, которая долго потом без применения торчала на кафедре, мешала, использовалась в качестве вешалки, а затем Первакову удалось сплавить ее каким-то гостям из Херсона в обмен на три вяленые рыбы.

Другой случай произошел с БИ, когда он однажды машинально взял в рот два оголенных проводка, торчавших из розетки радио на кафедре, и, разъяренный от легкого удара током, потребовал от Первакова объяснений, на что тот невинно ответил, что прочитал в журнале «Наука и жизнь» о чрезвычайно простом методе прослушивания радиопередач: двое должны прислониться друг к другу, а в уши нужно вставить провода от розетки. Тогда БИ позвал В.И. Хоткевича, и они встали в нужную позу, прислушиваясь. При этом картина была настолько комичной, что присутствовавшие рассмеялись. Веркин рассердился, решив, что над ним подшутили, но Перваков заверил, что ничего подобного. Веркин и Хоткевич вновь, прижимаясь друг к другу, продолжили опыт. Опять раздался смех, и Веркин решил, что их разыграли дважды.

Перваков был свидетелем также еще одного веселого эпизода. Однажды к Веркину пришел какой-то надоедливый посетитель, задававший много вопросов. Через некоторое время БИ обратился к находящимся рядом Первакову и Н.Н. Багрову с просьбой поймать такси, так как ему, мол, нужно срочно ехать на аэродром. Те вышли из комнаты, однако Багров никуда дальше не пошел, а уселся в кресло. Перваков с недоумением спросил его: «Коля, а как же такси?» На что Багров ответил: «Ты что, не понял — БИ просто хочет избавиться от назойливого типа». Однако через несколько минут появился спешащий Веркин с вопросом, где же такси. Ему действительно нужно было уезжать.

Эффект де Гааза–ван Альфена был главным объектом исследований БИ в те годы. В мире физиков известно, что именно Веркин был главным экспериментатором, изучавшим его на различных материалах и в разных условиях, однако в своих лекциях он упоминал об этом весьма скромно.

Косвенно Б.И. Веркин сыграл большую роль в том, что после аспирантуры я попал на кафедру теоретической физики. Это было в 1960 году, когда появился созданный Веркиным ФТИНТ; туда собирался переходить теоретик Д.Г. Долгополов, которого не хотели отпускать из университета, и он предложил меня в качестве замены. Как вспоминал В.Г. Песчанский, Долгополова не отпускали именно к Веркину, так что он вынужден был придумать финт: якобы он получил запрос из Алма-Аты, куда его согласились отдать, а фактически он, в конце концов, перебрался во ФТИНТ.

Уже в те времена между администрацией ХГУ и ФТИНТ были весьма натянутые отношения. Веркина обвиняли в том, что он сманивает ценные кадры, хотя в ХГУ к тому времени для многих людей не было условий для полноценной научной работы: огромная очередь на жилье, засилье бюрократии. Нечто подобное произошло в свое время и с самим Веркиным, когда его не хотел отпускать Б.Г. Лазарев, обидевшийся на своего любимого ученика за уход из УФТИ. Потом их отношения наладились, а вот между университетом и ФТИНТ так и не удалось установить полноценного сотрудничества, несмотря на громкие заявления с обеих сторон, звучавшие во время очередных призывов о сращивании науки и образования.