Присвоение Физико-техническому институту низких темпера­тур имени Бориса Иеремиевича Веркина абсолютно заслужено. Создание института — подвиг его жизни. Это тот нечастый случай, когда нечто по-настоящему крупное возникло и осуществилось по замыслу и воле одного человека.

Институт низких температур только начинал строиться. Как я понимаю, Борис Иеремиевич умудрялся заниматься не только сиюминутными проблемами (представляю себе, сколько их возникало), но и тем, для чего институт строится. Тогда еще не было ясности с моим переездом в Москву, и БИ хотел, чтобы я перешел во ФТИНТ из УФТИ. Однажды Борис Иеремиевич усадил меня в машину и повез на стройку. Был осенний дождливый день. Что увидел я? — Прежде всего забор, за которым работали заключенные, непролазную грязь вокруг и на стройке. Представить себе, что из этой грязи и мерзости вырастет современный институт, в котором будет работать много хороших физиков, я не мог. Просто не хватало воображения. Потом, когда институт стал тем, чем стал, я многократно вспоминал свое первое посещение стройплощадки, воодушевление Веркина и свое полное непонимание его эйфории. Много раз перебирая свои воспоминания, я понял: задумывая крупное дело, прежде всего необходимо обладать оптимизмом. К счастью, Веркин не был обделен этой довольно редкой чертой характера, дополненной упорством, широтой взглядов, прекрасным пониманием обстановки и умением превращать претензии власти в полезное дело.

БИ всего на два года старше меня. Но предвоенные наши биографии весьма различны. Веркин в 1940 году уже закончил Харьковский университет и до начала войны работал в криогенной лаборатории УФТИ, в то время как я, поступив в тот же университет в 1939 году, тут же был призван в армию, а к учебе вернулся только в 1946 году. Когда в 1949 году я начал работать в теоретическом отделе УФТИ, Веркин уже был самостоятельным научным сотрудником, кандидатом наук, наверное, старшим научным сотрудником, у него уже были свои ученики.

С начала 50-х годов я стал часто заходить в криогенную лабораторию. Посещал семинары. И с руководителем лаборатории Б.Г. Лазаревым, и с научными сотрудниками лаборатории, по-моему, у меня были хорошие отношения. Пожалуй, с Веркиным беседовал реже, чем с другими. Думаю (а возможно, сейчас так кажется), некую роль играло то, что Веркин занимал довольно высокое положение в партийной иерархии УФТИ. Ему нередко приходилось выступать на собраниях с тем, о чем он говорил, я не всегда был согласен. Раз-другой мы пытались спорить. Очевидно было, что Веркин не хочет производить впечатление зашоренного, официозно мыслящего человека. Наверное, таким он и не был. Но положение обязывало… Позже его свободомыслие проявилось очень ярко. И времена были другими, и возможности проявить это самое свободомыслие были другими.

После возвращения из командировки в Канаду БИ выступил с отчетом о результатах поездки. Его отчет мы слушали, развесив уши. Все было интересно, все было в диковинку. Мне, признаться, более всего был интересен докладчик. Было ощущение, что на наших глазах меняется масштаб личности: на кафедру взошел наш товарищ, хорошо нам знакомый, явно способный, но не слишком отличающийся от нас всех, его слушающих коллег. Но вот прошло минут 15—20, и, оказывается, выступает крупный деятель, организатор и руководитель. Он так построил свое выступление, что было ясно: суммируя свои зарубежные впечатления, докладчик стремится показать и убедить слушателей, как можно или следует превратить физику низких температур из узкой и очень элитарной области физики в широкомасштабную. О создании нового института, по-моему, не было упоминаний. Но потом, когда эта мысль была высказана, я понял: на нас Борис Иеремиевич обкатывал аргументы. Репетиция прошла прекрасно.

Борис Иеремиевич ощущал себя харьковским физиком и всех харьковских физиков — своими товарищами по этому весьма многочисленному сообществу. Когда у него появились возможности, он щедро ими пользовался, пытаясь помогать товарищам. Я плохо знаю, каковы успехи криомедицины, но хорошо знаю, сколько физиков обращалось к Веркину для установления контактов с нужными врачами. Сколько раз я слышал от него: «Ну что же вы раньше не сказали», — в ответ на сетование о тяжелом состоянии кого-нибудь из близких харьковского физика. Мне за такой помощью обращаться не приходилось: у нашего семейства глубокие многолетние связи с харьковской медициной. Но, когда моим больным родителям надо было ехать в Москву, купе для них всегда доставал с помощью ФТИНТ.

Вот еще один пример. 1970 год. Моя старшая дочь Инна оканчивает Харьковский университет. Заканчивает очень хорошо, но об аспирантуре нечего думать: мешает злополучный «5-й пункт». Я вот-вот вслед за Ильей Михайловичем Лифшицем переезжаю в Москву старшим научным сотрудником Института физических проблем и профессором МГУ им. М.В. Ломоносова. Инна планирует остаться в Харькове. Мы с ней мечтаем, чтобы она стала научным сотрудником УФТИ в том теоретическом отделе, из которого я ухожу. Семейственность, с которой усиленно пытались бороться, из-за моего переезда ей не грозит. Уфтинское начальство, вроде, не против. Директором тогда был Виктор Евгеньевич Иванов. Он обещал, что необходимый запрос в университет на молодого специалиста будет своевременно послан. Приближается распределение. В университете меня предупреждают: заявки нет. Ловлю В.Е. Иванова на сессии АН СССР в Доме ученых в Москве. Он говорит, что запрос послан. Я поверил, а он попросту меня обманул.

Решаю обратиться к Веркину за помощью. Выясняется, Борис Иеремиевич болеет, находится в больнице. И.М. Дмитренко, который замещает его, честно признается, что самостоятельно решить «столь важный» вопрос не может. В тот же день Игорь рассказывает Веркину о моей просьбе. Реакция Веркина: он посылает в комиссию по распределению начальника отдела кадров, но, боясь, что университетский и фтинтовский кадровики, сговорившись, не выполнят его распоряжение, Веркин просит теоретика, моего друга Витоля Пересаду, сопровождать начальника отдела кадров и контролировать его действия. Почему ректор ХГУ не выполнил заявку ФТИНТ, не могу понять до сих пор. У меня есть кое-какие соображения, но они не имеют никакого отношения к Б.И. Веркину. Борис Иеремиевич сделал все возможное, чтобы наше с Инной желание осуществилось.

Но есть и примеры с минусом. Шла подготовка к очередной конференции по физике низких температур. Конференцию подготавливает и проводит ФТИНТ, но, конечно, участвуют и физики из других харьковских институтов (УФТИ, ИРЭ). Борис Иеремиевич Веркин — председатель локального оргкомитета. Моя задача — организовать программу. Не помню, как называлась моя должность. Скорее всего, был я ученым секретарем оргкомитета. Но название моей должности не играет роли. Чтобы все было ясно, подчеркну: я в то время сотрудник не ФТИНТ, а УФТИ. Это важно.

Составление программы — нелегкая задача. Занимаюсь я ею в кабинете Веркина. На длинном столе лежат все бумаги. Их очень много. Желающих докладывать больше, чем может вместить конференция. Отбор требует дипломатических тонкостей. Удобно: могу задавать вопросы и, не отрываясь, обсуждать все возникающие сложности. Этим и занимаемся. Но Борис Иеремиевич одновременно занят институтскими делами. То и дело вызывает сотрудников. Обсуждаются вопросы, не имеющие отношения к тому, чем занят я. В какой-то момент прислушиваюсь к тому, что происходит в кабинете. А происходит вот что: директор площадной бранью выругал своего сотрудника. Сотрудник, когда был отпущен, выскочил из кабинета, и я понял, что сейчас появится следующий, ждущий приема. Попросил никого не вызывать и сказал Борису Иеремиевичу, что никогда не переступлю порог его кабинета, если еще раз услышу, что он в моем присутствии ругает своего сотрудника, который не может ему ответить тем же. Никогда более при мне подобная сцена не повторялась.

Вот и все черты, которые я хотел добавить к портрету Бориса Иеремиевича Веркина — человека, сыгравшего весьма существенную роль в том очень сложном созидательном процессе, благодаря которому научный Харьков стал тем, чем он стал…

P.S. Перечитывая написанное, вспомнил, как я впервые увидел Веркина. Этот эпизод характеризует время, а не ее участников.

Профессор, физик-теоретик В.Л. Герман, и я, тогда студент университета, стояли около главного входа в старое здание. Вениамин Леонтьевич обратил мое внимание на двух людей, сидевших на парапете. Они были заняты довольно странным делом — делили деньги. Самым непосредственным образом: «Тебе десятка, мне десятка…». Вениамин Леонтьевич мне объяснил: это сотрудники УФТИ — экспериментаторы Веркин и Есельсон. Оба — Борисы, оба по совместительству преподают в университете, но официально оформлен один, он и получает зарплату, которую они делят. Потом я с ними познакомился — в УФТИ.