В науке БИ был, с одной стороны, великий Романтик, а с другой — не менее великий Прагматик. Он умело втягивал ФТИНТ, институт, который создал, в самые фантастические и самые дорогие проекты, связанные с применением физики и техники низких температур в космосе, военной технике, поиске полезных ископаемых… Как-то я спросил БИ, не боится ли он брать на себя такой груз ответственности, ведь выполнить все эти проекты в заданные сроки практически невозможно. «Конечно, я это понимаю. Но если я возьмусь за один проект и не выполню — будет большой скандал и неизбежные репрессии. Если же проектов много и удается выполнить один или два, то обычно реакция такая: да, они не выполнили того-то и того-то, но зато они выполнили то-то и то-то, и это настолько важно, что им можно простить невыполнение всего остального.» БИ умел и любил принимать решения, в особенности нестандартные. Он этого никогда не боялся.

Еще когда ФТИНТ был в колыбели, директорский кабинет находился в здании консерватории, а лаборатории размещались в разных концах города в неприспособленных подвальных помещениях. БИ сумел увлечь за собой многих замечательных ученых, несмотря на то, что спад интереса к физике вообще и к физике низких температур в частности уже начинался. Сказка о жирных котах (физиках) и сметане (открытиях), которую они уже всю съели, придуманная английским физиком Пиппардом, была популярна, и платить физикам старались все меньше. Приходилось брать много военных заказов, и, как результат, вокруг БИ появлялось все больше людей с “прозрачными” глазами, и которые умели проходить сквозь закрытые двери. Но все-таки главное состояло в том, что во ФТИНТ было очень много замечательных физиков, которые тянулись к БИ, чувствуя в нем огромную притягательную силу.

С БИ я познакомился в 1963 году, когда начал работать ученым секретарем Научного совета по физике твердого тела, председателем которого был А.А. Смирнов. При подготовке координационного совещания я должен был позаботиться и о бронировании мест в гостиницах для членов совета и приглашенных участников. Мне удалось получить одноместные номера только в непрестижной гостинице “Театральная”. Когда я при регистрации вручил БИ с трудом “выбитую” броню, он критически оглядел бумажку, но ничего не сказал. Через некоторое время, увидев меня снова, БИ оглянулся на А.А. Галкина (которому я тоже вручил заветную броню) и сказал мне свысока: «Мы с Александром Александровичем там ваши бумажки бросили, они нам не нужны». На совещании БИ был возмутителем спокойствия, предлагая, критикуя, не соглашаясь…

В 1977 году при очередной проверке Института металлофизики БИ был председателем комиссии, назначенной Отделением физики и астрономии. Вместе с В.И. Хоткевичем, членом комиссии, БИ пришел смотреть криогенную лабораторию ИМФ. Я и мои коллеги показывали свои научные результаты, одним из которых было открытие нового сверхпроводника, NbSi, с критической температурой 19 К, синтезированного с помощью ударного взрывного сжатия при давлении более миллиона бар. «Так вы же единственный исследователь нашей страны, который стал первооткрывателем нового сверхпроводника!» — воскликнул БИ. По его настоянию в акт комиссии было записано предложение о целесообразности создания в Институте металлофизики отдела сверхпроводимости. Это предложение вскоре было реализовано.

Когда я приезжал в Харьков по разным делам, всегда появлялся во ФТИНТ и часто бывал у БИ в кабинете. Возле приставного стола стояли три стула для гостей или сотрудников, вызванных для «разноса». БИ умел это делать мастерски. Как-то, получив от БИ приглашение садиться, я собрался усесться на стул, стоящий vis-а-vis. «Нет-нет! — живо воскликнул БИ. — Слева стул для Игоря Михайловича Дмитренко, а этот стул для того, кого мы увольняем».

Однажды я встретил БИ, и мы поехали к нам домой. «Заедем на рынок и купим цветы», — сказал БИ. Я заметил, что у нас очень мало времени до отхода поезда. «Я не могу приходить в дом, где есть женщина, без цветов!» — твердо отрезал БИ.

Вскоре после открытия высокотемпературной сверхпроводимости в 1986 году в Москве в союзной Академии наук был создан Научный совет по ВТСП. Его председателем стал тогдашний президент Академии наук Г.И. Марчук. Все чаще говорилось о создания такого совета и в Украине. Директором Института металлофизики и вице-президентом Академии наук Украины тогда был В.Г. Барьяхтар. Он поручил мне подготовить предложения об организации Научного совета по ВТСП. Совет был организован, его председателем стал В.Г. Барьяхтар, а Институт металлофизики — головной организацией. БИ сильно переживал в связи с таким поворотом событий. Он прислал Барьяхтару телеграмму на пяти страницах, в которой обосновывал необходимость определить головной организацией все-таки ФТИНТ, а также убеждал Виктора Григорьевича в том, что на самом деле Пан — интриган, и что он вероломно уговорил ВГ сделать неверный шаг, тем самым нанес серьезный ущерб науке и Украине. После этого мои дружеские отношения с Б.И. Веркиным надолго были прерваны. А когда восстановились, они уже не были столь близкими, как раньше.

Тем не менее мы неоднократно встречались и в Харькове, и у нас дома, и в санатории ЦК КПУ в Конче-Заспе. Думаю, именно БИ сыграл важнейшую роль в моей жизни и оставил самый яркий след в моей памяти. Уже на излете, сильно больной, он приезжал в Киев на сессии Верховного Совета УССР и приходил к нам вместе с Галиной Васильевной. Когда на столе традиционно появлялась бутылка водки и Галина Васильевна решительно заявляла протест, БИ сурово ее останавливал: «Это что же, я с Паном уже не могу бутылку распить?». «Между первым и вторым тостом не должно пройти больше тридцати секунд», — говорил обычно БИ во время застолья, а потом начинались рассказы, воспоминания, побасенки, и это было очень интересно. БИ очень любил задушевные русские романсы, которые под собственный аккомпанемент исполняла Наташа, моя девятнадцатилетняя дочь, профессиональная певица. У нее было очень приятное и сильное меццо-сопрано.

Однажды в гости приехал Тед Коллингз (США, Коламбас, Огайо, Бателл Институт, тогдашний председатель ICMC) с женой Бетси, скульптором и дизайнером оригинального жанра. После веселых прогулок и застолья в нашем доме БИ вместе с Коллингзом и его женой уехали в Харьков. Через день в Харькове открывалась Международная научная конференция по криобиологии и криомедицине. БИ должен был ее открывать как председатель. Вернувшись домой, мы обнаружили, что Бетси забыла у нас в ванной комнате свои золотые часы. Учитывая, что в тот же день в киевском парке у Коллингза стащили его замечательный новый поляроид, было решено немедленно отправить Наташу в Харьков с часами. Наташа появилась в Харькове как раз к началу конференции. БИ посадил ее в президиуме. По залу шелестел шепоток: «Кто такая? Криобиолог? Представитель харьковской молодежи? Артистка?». Довольный БИ хранил молчание.

В заключение приведу небольшое воспоминание в стихах, которое когда-то было написано по случаю визита к БИ:

Приходишь в дом, смущаясь дико:

Хозяин как-никак Светило!

На стенах, словно в церкви, - лики.

Всем книгам места не хватило...

Подвоха ждешь по ритуалу,

Совсем язык во рту шершавый!

Не опрокинуть бы бокала,

И не нарушить бы «устава»!

Но вот Светило вдохновенно

С задором произносит тосты

Из нашей жизни криогенной,

Где нано-Кельвин - это просто!

Вдруг силы множатся стократно,

И предвкушением объятый,

Ты словно падаешь куда-то,

Как будто в Бозе-конденсате...

И в мир, неведомый дотоле,

За ним идешь, как в озареньи...

Да будет ток! Да будет поле!

Да сгинет в ноль сопротивленье!