Впервые я услышал о Б.И. Веркине в 1950 году на физмате ХГУ от первокурсников, учась на третьем курсе. Они с восторгом рассказывали о новом блестящем лекторе, читающем курс общей физики. Им оказался молодой кандидат наук, экспериментатор, сотрудник УФТИ Б.И. Веркин. Первому курсу повезло вдвойне — во-первых, курс общей физики был прочитан одним лектором (у нас их было трое), во-вторых, это было сделано мастерски с точки зрения педагогики, что было особенно важно в начале учебы. Скоро этого лектора мы смогли увидеть и услышать на одной из «научных сред», которые стали традиционными для послевоенного физмата. Б.И. Веркин интересно и доступно рассказал об экспериментальном изучении энергетического спектра электронов в металлах. Произвело впечатление, что, кроме своих результатов, лектор с большим увлечением уважительно рассказал о работах Е.С. Боровика, работавшего, как и Веркин, в криогенной лаборатории УФТИ.

Заканчивая ХГУ в 1953 году, мы снова столкнулись с Б.И. Веркиным. Он входил в состав Государственной комиссии, принимавшей у нас экзамен по физике и дипломные работы, и заставил нас сильно поволноваться. Среди наших студентов-теоретиков был Феликс Улинич, отличник, который был склонен к философским вопросам, затрагивающим основы физики. Ф. Улинич решил свой диплом посвятить не решению конкретной теорфизической задачи, а вопросам оснований статистической физики. Со стороны кафедры теоретической физики это намерение не вызвало никаких возражений, и Ф. Улинич вышел на защиту с необычной работой. Во время защиты Б.И. Веркин посчитал, что Ф. Улинича следует лишить диплома. Вспомним, в то время партия боролась с идеализмом в физике, и работа с философским содержанием была сильно уязвима. Правда, председателю комиссии академику К.Д. Синельникову понравился высокий дух и смелость работы Улинича, он не только не согласился с Б.И. Веркиным, но и настоял на отличной оценке.

В 1953 году я был направлен в отраслевой институт огнеупоров, и на некоторое время, в отличие от сокурсников, попавших в УФТИ или оставшихся в ХГУ, выпал из харьковской «физической жизни». Вместе с новым начальником (впоследствии сотрудником ФТИНТ) А.Н. Люличевым мы возрождали физическую лабораторию, которой до войны руководил Б.Я. Пинес, налаживая исследования структуры огнеупорных материалов и их теплофизических свойств. Как-то институт проверяла комиссия райкома партии. Физические исследования проверял Б.И. Веркин. Молодые физики воспользовались случаем и пожаловались на перегруженность испытательными работами, на отсутствие перспектив с защитами диссертаций. Б.И. Веркин активно нас поддержал, что помогло в дальнейшем. Работа в институте огнеупоров нас не удовлетворяла, поэтому, когда возник ФТИНТ и В.И. Старцев пригласил меня туда перейти, я, ни минуты не колеблясь, все бросил и сменил высокие температуры на низкие. Перешел практически с закрытыми глазами — без тематики предыдущих работ, без каких-либо условий и …без научной степени. Сейчас понятно, что это был безумный поступок, как правило, присущий молодым людям. Подтверждением непродуманности явилось начало работы во ФТИНТ — оно произошло не так, как предполагал я, и не так, как мне обещали.

Для того чтобы продолжить, необходим небольшой исторический экскурс. Создание института низких температур, как известно, стало возможным благодаря моральной и материальной поддержке главного конструктора космических систем С.П. Королева, так как его убедили в том, что специализированный институт сможет решить ряд важнейших для космической техники проблем. Более того, Б.И. Веркину для динамичного развития института пришлось на свой риск обещать решить ряд задач в течение полугода. Директор умел и любил рисковать, тем более что другого пути быстрого становления института не было. Одной из таких задач было выяснение влияния космических условий (вакуума, температуры, радиации) на поведение материалов, приборов и механизмов, используемых в ракетных устройствах.

Я пришел во ФТИНТ на 9-м месяце существования института, 1 февраля 1961 г., когда начинались работы по изучению влияния глубокого (выше 10–6 мм рт. ст.) вакуума, и сразу был включен в эту работу. Впервые я наблюдал Б.И. Веркина в деле — энергичного, делового, достаточно резкого, с мгновенной реакцией. Мне впервые также удалось наблюдать авральный стиль, так несвойственный обстоятельной научной работе. Наверное, в таком стиле решались ракетные, космические и атомно-ядерные проблемы. Атмосферу тех дней хорошо передает «Приказ № 29 по ФТИНТ АН УССР от 18 февраля 1961 г. В связи с важностью работ по созданию различного типа высоковакуумных устройств, учитывая срочность работ и их сложность, приказываю: 1. С 15 февраля 1961 г. создать специальный сектор вакуумной низкотемпературной техники и физики. 2. Назначить и.о. начальника сектора главного инженера лаборатории оптики полупроводников Ф.Ф. Лав­рентьева. 3. Перевести на работу следующих научных сотрудников и механиков: Пустовалова В.В., Бабенко В.И., Авдеенко А.А., Харченко Н.Ф., Браташевского Ю.А., Хацько Е.Н., Удовенко В.Ф., Толкачева А.М., Бударова А.В., Андронова В.Д., Корниенко Т.П., Шередеко С.Ф., Дегалевича В.Н., Васильева Г.Н. 4. Организовать 3-сменную работу сектора (включая субботы и воскресенья). Обязать тов. Лаврентьева вести точный табельный учет работы сотрудников сектора. 5. Обязать начальников административно-хозяйственных отделов, а также руководящий состав экспериментально-производственных мастерских оказывать сектору в целом и его руководителю тов. Лаврентьеву максимальное содействие в работе».

Центром экспериментальных работ было только что построенное помещение учебных мастерских 131-й школы на ул. Данилевского. Одновременно конструировались и изготовлялись на заводах Харькова крупные вакуумные установки. Практически каждый день Б.И. Веркин и А.А. Галкин приезжали к нам, решая текущие вопросы. Когда я появился на Данилевского, две большие вакуумные камеры (за их форму мы их называли бочками) были в работе. Круглые сутки тарахтели мощные форвакуумные насосы, от звука которых мы к концу смены обалдевали. Главное — возникли большие проблемы с вакуумом. Громоздкие камеры, изготовленные с точки зрения получения вакуума не очень качественно, были очень неудобны для поиска течей. Работа шла круглосуточно. На единственном столе лежал «бортовой журнал», где каждая смена записывала, что сделано, что получено и что следует сделать следующей смене. В любое время дня Ф. Лаврентьев мог позвонить на работу или домой Веркину или Галкину.

Время шло, сроки обещаний приближались, представители заинтересованных организаций вот-вот должны были приехать, а нужного вакуума все не было. Усилилась нервозность, которая, как известно, только усложняла обстановку. Нужно было предпринимать что-то кардинальное. Мы с Ф. Лаврентьевым обдумали ситуацию и решили на время отставить две «бочки», а за несколько дней силами своих механиков изготовить маленькую вакуумную камеру из верхней части газового пропанового баллона. Поздно вечером Ф. Лаврентьев позвонил домой Б.И. Веркину, который не без колебаний согласился с нашим планом при нашей ответственности за предложенный вариант. За несколько дней была сделана установка. Ее малые размеры позволили весь узел в собранном виде погрузить в бак с водой и испытать под приличным давлением, обнаруживая и ликвидируя самые маленькие течи.

Следующим этапом было использование новой вакуумной техники — титановых насосов для повышения разрежения до 10–7—10–8 мм рт. ст. В разгар борьбы за 7-й и 8-й порядки (титановые насосы оказались очень капризными) из Подлипок (теперь город Королев) приехал представитель заказчика. Он привез фотосопротивления на основе CdS для испытаний в вакууме. Нам для полной готовности не хватало двух-трех дней. Б.И. Веркин распорядился сделать отвлекающий маневр — показать гостю открывающиеся лаборатории института и подольше поводить по городу. Тем временем в 131-й школе в комнате стояла установка, бурлила работа и наводился порядок. Наконец, камера была запущена, вакуум получен, в камеру заказчик поместил и подключил фотосопротивления и, к всеобщей радости, было обнаружено, что вакуум сильно влияет на чувствительность сопротивлений. Первые итоги и благодарности были озвучены на первомайском собрании сотрудников института в докладе директора. Сделан доклад был так, что каждый из присутствовавших ушел в очень хорошем настроении, с чувством выполненного долга.

Б.И. Веркин был блестящим оратором. За почти 30 лет мне пришлось слушать директора ФТИНТ много раз на научных заседаниях, отчетных собраниях, перед избирателями, и всегда это были хорошо продуманные, артистичные, яркие выступления. Б.И. Веркин практически никогда не читал (и, по-видимому, не писал) свои выступления. Иногда держал перед собой листок-путеводитель. Каждое его выступление было небольшим спектаклем — недаром на собрания с докладом Б.И. Веркина набивался полный конференц-зал разных сотрудников. Конечно, Борис Иеремиевич чувствовал, что его речи производят большое впечатление, и это его дополнительно вдохновляло. Б.И. Веркин умел хвалить и умел смачно ругать. Причем делал это дифференцированно, тоже артистично: с интеллигентом пользовался изящной словесностью, с людьми попроще — общенародной лексикой. И то и другое производило нужное впечатление.

В июле 1961 года временная бригада была распущена, большинство участников «вакуумной эпопеи» вернулось к своей любимой работе в лабораториях. Вместо сектора был организован специальный отдел по исследованию влияния условий космического пространства на свойства материалов и работоспособность различных узлов и механизмов. Мне после отпуска предстояло решать новую задачу — организовать лабораторию низкотемпературного материаловедения для исследования пластичности и прочности новых материалов. И не просто новых, а загадочных. В то время среди пионеров космических полетов (С.П. Королев и др.) витала фантастическая идея построения для дальних полетов корпуса ракеты из замороженного топлива — твердый кислород, твердый водород. Во время полета конструкционные элементы не отбрасывались бы, как это обычно происходит, а использовались бы в качестве топлива. Для реализации подобных проектов прежде всего необходимо было знать механические свойства материалов, популярно называемых отвердевшими газами. Работ в этом направлении практически не было, так как они были технически и методически весьма сложны. В качестве начальной, подготовительной, Б.И. Веркин поставил более простую задачу — изучить механические свойства твердого керосина, «по-секретному» называемого Ке, и твердого аммиака.

Второй класс материалов — редкоземельные металлы. К 1961 году информация об их пластичности и прочности при низких (гелиевых) температурах отсутствовала. Предполагалось, что эти исследования будут еще одним фундаментальным, но не секретным, направлением работ лаборатории. Я был назначен старшим, опекал лабораторию руководитель функционирующей лаборатории пластичности В.И. Старцев, более высокий уровень руководства осуществлял Б.И. Веркин. Фактически мне пришлось второй раз за полгода начать с нуля. Вначале не было ничего — ни людей, ни помещений, ни приборов, ни знаний, ни опыта. Впрочем, опыт уже был — «вакуумная эпопея». Началась многоплановая работа в слабокомфортных условиях коксохимзавода — освоение тематики, изучение литературы, проектирование совместно с конструкторами установок и их изготовление, прием людей. Постепенно работа приобретала определенную стабильность и ритм, отчего, несмотря на бытовые трудности и далекую дорогу, стала в радость.

Мне трудно объективно оценить резулътирующую наших усилий, но, похоже, директор был не очень доволен темпом наших работ. Только этим можно объяснить, что в ноябре 1962 года на должность начальника лаборатории Б.И. Веркин пригласил из УФТИ кандидата технических наук Л.М. Полякова. К сожалению, это не принесло пользы. Наоборот, спокойная работа была взорвана — вместо большой науки началась большая склока. При ближайшем рассмотрении (это было, кажется, неожиданностью и для Б.И. Веркина) Поляков оказался в научном плане невеждой, плохим организатором (он никогда и никем не руководил) и очень грубым человеком. Это был один из редких случаев, когда Борис Иеремиевич ошибся. Через полгода после проведения драматического производственного собрания сотрудников лаборатории (26 человек) с участием Б.И. Веркина и В.И. Старцева склока кончилась решением дирекции убрать из лаборатории Полякова… и Пустовалова. Я впервые столкнулся с осуществлением поучительного принципа — в склоке нет правых. И надолго его запомнил. Поляков вернулся в УФТИ (кстати, он и не увольнялся оттуда ), а Пустовалов остался «на бобах». В это время А.А. Галкин уезжал организовывать ДонФТИ, и В.И.Старцев, по инициативе или с ведома Б.И. Веркина, предложил мне ехать в Донецк. Я категорически отказался, напомнив о приглашении, и В.И. Старцев ходатайствовал о моем переводе в лабораторию пластичности, ставшую впоследствии отделом физики реальных кристаллов. Так мне пришлось в третий раз начать все с начала.

На этот раз я начал заниматься физическими исследованиями низкотемпературной пластической деформации металлов и сплавов. Начало этих работ прошло спокойно уже с некоторым пониманием, что и как надо делать. Кроме того, параллельно я занялся написанием кандидатской диссертации по результатам работ в Институте огнеупоров. После истории с Поляковым стало ясно, что хорошо бы защититься. Здесь были свои проблемы. Работая в Институте огнеупоров почти восемь лет, я накопил довольно большой материал по теплопроводности огнеупоров, но полученные результаты имели технический характер, так как были сделаны в основном на промышленных материалах. Защита такой работы во ФТИНТ да еще на одном из первых заседаний квалификационного совета могла вызвать возражения. Да и я сомневался в необходимости защиты по огнеупорам, считая, что нужно нажать на низкотемпературные исследования и их защищать, а не ворошить старое. Все решил счастливый случай. В 1961 году в Западной Германии, в Бонне, состоялся международный коллоквиум по теплопроводности. На нем проф. З. Загар из Аахена выступил с обзорным докладом «Теплопроводность огнеупорных материалов по измерениям В.В. Пустовалова», который был затем опубликован в трудах немецкого керамического общества. Интересно, что я никогда ни до, ни после не контактировал с Загаром, не посылал ему оттиски своих работ. Естественно, такой интерес к моим работам в корне изменил отношение к моей огнеупорной диссертации. Когда мне позвонили из Института огнеупоров, я сообщил об обзоре В.И. Старцеву, он проинформировал Б.И. Веркина, который дал добро. В апреле 1964 года состоялась защита, после чего с огнеупорами и высокими температурами было покончено навсегда.

Последующие четыре года наша группа напряженно работала, создавая низкотемпературные установки, выращивая монокристаллы, учась обращаться с жидкими водородом и гелием и проводя первые эксперименты. Систематические исследования неожиданно быстро привели к очень интересным результатам, наиболее впечатляющим из которых оказалось обнаружение влияния сверхпроводящего перехода на пластичность. О том, как мы открывали новый эффект (а мы действительно его открывали), можно вспоминать много. Это, как всегда, драматические события с экспериментальной гонкой, с борьбой за приоритет, столкновениями с непорядочностью почтенных ученых и с широким спектром неприятностей. В этой обстановке мы (авторы) оказались очень неопытными. Нас могло оправдать только то, что открытие делалось первый и, похоже, единственный раз. Казалось, чего проще — сделал открытие и работай, изучай вширь и вглубь. Научная жизнь оказалась гораздо сложнее, не скажу, что интереснее. Когда мы обнаружили эффект (это было летом и осенью 1968 года) и убедились, что все сделано правильно, тут-то все и началось.

Во-первых, оказалось, что аналогичный результат в это же время, но другим методом, получен в Японии. В ответ на наше объяснение деталей эксперимента приехавший Ю.А. Осипьян достал из кармана ссылку на только вышедшую японскую работу. Как часто бывает в науке, идея витала в воздухе, и две группы, не общаясь между собой и не заимствуя ничего друг у друга, обнаружили новое явление. Теперь нам нужно было срочно публиковаться, не потеряв приоритетную дату в преддверии нового года. Б.И. Веркин интуитивно точно оценив важность сделанного и ситуацию, в которую попали авторы из ФТИНТ, распорядился без промедления выпустить препринт. Полученный результат был признан в институте одним из важнейших в 1968 году, поэтому наша работа была представлена на научной сессии годичного собрания украинской Академии наук в Киеве в феврале 1969 года. Затем наши исследования докладывались на нескольких конференциях 1969 года.

Продолжая популяризировать наши работы, я в августе 1969 года поехал в Новосибирск на Советско-японскую низкотемпературную конференцию. Приехав, рассказал Б.И. Веркину о ситуации с нашей работой, рассказал о безобразном поведении И.А. Гиндина из УФТИ на архангельской конференции. Б.И. Веркин ответил, что очень важным является доклад на этой конференции. Хорошо помню свой доклад (председателем был А.А. Абрикосов). Напротив, в первом ряду сидел Б.И. Веркин, который задал несколько уточняющих вопросов, позволяющих лучше показать результат.

Хотелось бы рассказать о роли Б.И. Веркина в становлении отдела физики реальных кристаллов как отдела, занимающегося низкотемпературными исследованиями. Отдел был создан в 1960 году В.И. Старцевым, который был приглашен во ФТИНТ. В.И. Старцевым была проделана огромная работа по набору сотрудников, созданию научного коллектива, определению направленности работ. Отдел довольно быстро стал на ноги, уже в 1964—65 годах начали появляться интересные работы хорошего уровня, получившие известность в СССР и за рубежом. Б.И. Веркин всячески содействовал В.И. Старцеву в организации отдела, приглашении людей, покупке дорогостоящего оборудования, предоставил достаточное количество помещений и, как оказалось, внимательно следил за тем, как развивается отдел, как формируется его научное направление. И вот в разгар успешной работы (публиковались статьи, делались доклады на многочисленных конференциях, начали защищаться кандидатские диссертации) в начале 70-х годов Б.И. Веркин пришел в отдел поговорить с научным коллективом. В кабинете профессора В.И. Старцева вместе с руководителем отдела собрались все научные сотрудники. Как всегда, очень четко, прямо, без обиняков директор ФТИНТ сказал то, что заставило всех присутствующих если не растеряться, то забеспокоиться. Говорил он следующее: «Вы — хорошие научные сотрудники, делаете интересные работы, высоко котируетесь среди отечественных и зарубежных ученых. Все это хорошо. Но ваша тематика не отвечает профилю нашего института, так как исследуются ионные кристаллы (в частности, поваренная соль), что может быть интересно в другом институте. Как правило, эксперименты проводятся при комнатной температуре. Такая тематика вполне хороша и актуальна, например для института монокристаллов, но для ФТИНТ она не подходит. Конечно, дирекция ее будет терпеть, но сильно поддерживать и развивать не будет». После этой встречи мы еще долго разговаривали между собой, обсуждая ситуацию.

Научная работа очень инерционна, в этом ее ценность и ее дефект. Ученые стараются углубиться в изучаемую проблему, и, чем глубже, тем лучше. Любая перестройка тематики, направления работ происходит медленно и болезненно. Беседа Б.И. Веркина озадачила всех, но принесла большую пользу, что стало ясно со временем. Постепенно низкотемпературная тематика начала развиваться во всех группах отдела. Результаты были вполне впечатляющие. Со временем отдел стал крупнейшим центром изучения физических процессов низкотемпературной пластической деформации до рекордно низких температур 0,4 К. В этой ситуации наша изначально низкотемпературная группа оказалась в правильном русле. Начали защищаться первые низкотемпературные диссертации. Но, как это ни странно, наша успешная работа начала приносить большие огорчения, связанные с околонаучной ситуацией.

Особенно тяжелым оказался 1975 год после защиты мною докторской диссертации. Часто после защиты наступает идейный кризис, возникают вопросы, чем заниматься дальше, продолжать начатое или заняться чем-то новым. К счастью, у меня таких проблем не было, так как выбранное направление оказалось очень перспективным. Условия работы, помещения, оборудование, количество сотрудников были неплохие. Вот только работать становилось все труднее. Появление в отделе второго доктора начинает сильно нервировать его руководителя, ему кажется, что его хотят вытеснить с руководства. Я прекрасно понимал, что в спорах, жалобах, претензиях, а тем более в склоках (вспомнил историю с Поляковым) пользы не будет и практически этим не занимался.

Отголоски напряженности в отделе, по-видимому, доходили до Б.И. Веркина; в это время возникли материаловедческие проблемы в нашем ОКТБ, и директор решил предложить мне перейти туда, организовав новый отдел. Было несколько причин, по которым я не мог на это согласиться. В то время директор очень симпатизировал новому начальнику ОКТБ. Сперва эта симпатия должна была материализоваться в кандидатскую диссертацию, которую должны были сделать и подарить материаловеды. Так планировалось. Мне показалось это недостойным перехода. Не могу тут не вспомнить, что через некоторое время директор к тому же организовал еще госпремию начальнику ОКТБ, а потом его выгнал. Но была другая, более существенная причина, по которой я не мог уходить со своими сотрудниками из отдела. Когда обсуждался вопрос о переходе, профессор В.И. Старцев сказал, что тематика группы должна остаться в отделе. Группа, которая сделала открытие (что бывает, как правило, раз в жизни), определившее новое перспективное направление работ, кстати, подхваченное в других группах отдела, должна была все бросить и начать не вполне понятную работу.

Я задавал себе вопрос, ради чего я должен в третий раз начинать с нуля, и не мог найти разумного ответа. Условие бросить тематику было проявлением крайней непорядочности, и я категорически отказался переходить в ОКТБ. Это было непростое решение, так как в группе началось брожение умов, связанное с тем, что в ОКТБ были более высокие зарплаты. В результате мы остались в отделе, а в ОКТБ перешла группа Ф.Ф. Лаврентьева, который тоже защитил докторскую диссертацию. Кроме всего прочего, в истории с возможным переходом мне принципиально не нравилась ситуация, когда работающего ученого по чьей-то прихоти (даже директора, даже академика) можно перебросить без согласия и желания в другое место и на другую работу.

Конечно, Б.И. Веркин остался недоволен моим отказом. Но ничего более. Я совершенно четко понимал, что для стабильности положения группы в отделе необходима интенсивная работа, при которой будут получены новые результаты. А для того, чтобы снизить остроту ситуации, следует лучше информировать директора о наших работах и заинтересовать достигнутыми результатами. Вот что из этого получилось. В 1976 году мы в содружестве с отделом проф. И.М. Любарского (кстати, в ОКТБ) обнаружили влияние сверхпроводящего перехода на усталостную прочность сверхпроводников, в 1977 году также были обнаружены особенности трения и износа при переходе металла или сплава в сверхпроводящее состояние. Всеми этими работами Б.И. Веркин интересовался, мы несколько раз у него в кабинете обсуждали результаты, тексты посылаемых в печать публикаций и возможные дальнейшие эксперименты. В 1978 году в нашей группе была запущена долгожданная уникальная установка для деформации до 0,4 К и получены принципиально новые результаты. В 1982 году в Энергоиздате вышла совместная с Б.И. Веркиным монография, посвященная технике низкотемпературных исследований пластичности и прочности. Мне показалось, что работать стало спокойнее, но судьба преподнесла очередной сюрприз.

Летом 1982 года неожиданно умер заведующий кафедрой физики низких температур ХГУ В.И. Хоткевич, и возникла проблема с кандидатурой нового заведующего. Естественно, Б.И. Веркин хотел, чтобы кафедру, являющуюся одним из основных поставщиков молодых кадров во ФТИНТ, возглавил кто-то из фтинтовцев. Как-то в коридоре института меня встретил заместитель директора А.И. Звягин и приватно сказал, что моя фамилия фигурирует в качестве кандидатуры заведующего кафедрой. Я не исключал, что моя фамилия была подсказана. Вскоре меня вызвал к себе директор. И начался долгий обстоятельный разговор. Борис Иеремиевич был непревзойденным мастером бесед, особенно тогда, когда нужно было уговорить поступать и делать так, как он хотел. Мои аргументы были прежними: мне хорошо работается, мы получаем интересные результаты, меня удовлетворяют условия работы, я не претендую на заведование отделом. К тому же я не член КПСС и не собираюсь им быть. Директор считал, что я это должен сделать в интересах ФТИНТ. Понимая, что для успеха разговора нужно идти со своим предложением, я назвал фамилию, но Борис Иеремиевич категорически ее отверг, сказав, что этот человек не имеет собственного мнения.

Не без труда мне на этот раз удалось устоять. Я не переубедил Б.И. Веркина в его намерении сделать меня завкафедрой, но и не согласился. У директора была мертвая хватка — если он что-то решил, то берегись. Назревало продолжение разговора, я начал нервничать. Мы обсудили ситуацию на семейном совете и решили, что нужно исчезнуть. Взять отпуск и уехать. Так мы и сделали. До нас доходили слухи, что меня разыскивает директор, но я это проигнорировал, сказав сообщившему: «Вы меня не видели и, где я нахо­жусь, не знаете». Когда мы вернулись в конце августа в Харьков, было уже известно, что заведующим стал сотрудник кафедры М.А. Оболенский. Вопрос был исчерпан, и, справедливости ради, надо заметить, что отказ остался без негативных для меня последствий.

Примерно через год, в ноябре 1983 года, заведующему нашего отдела профессору В.И. Старцеву исполнилось 70 лет. Б.И. Веркин организовал торжественную заслуженную церемонию с многочисленными выступлениями и подарками. Одновременно это было и прощание с В.И. Старцевым как с заведующим отделом, поскольку незадолго до этого он перенес операцию на глазах и инсульт — профессиональную болезнь научных работников. Видимо поэтому в рамках торжественного заседания Б.И. Веркин поставил два доклада о работах юбиляра. Один делал теоретик В.Д. Нацик, другой — я как экспериментатор. Для меня до сих пор является загадкой, что это было — смотр кандидатов на место заведующего отделом, состязание акынов или какой-то театр, смысл которого я не понял. Б.И. Веркин любил научный театр, и сам был великолепным режиссером и актером. В конце 1983 года отдел возглавил В.Д. Нацик, одновременно вступив в КПСС. Я продолжаю работать в отделе и сейчас, вполне мирно с ним сосуществуя.

Хочется вспомнить несколько забавных случаев из жизни директора ФТИНТ. У Бориса Иеремиевича было множество различных задач. Кое-что было очень далеко от большой науки, отвлекая, утомляя, уплотняя и без того напряженный день, заканчивающийся поздно вечером. Но такова директорская жизнь.

Как-то позвонили из Дзержинского райкома партии — нужно принять нескольких бывших бойцов дивизии Щорса, внимательно выслушать и поговорить с ними. Через некоторое время они появились в приемной, немолодые, в старомодных длинных черных пальто. Кто-то из пришедших услышал или прочитал, что в США создали помещение, где по завещанию с довольно крупной платой могут заморозить с помощью жидких азота и гелия. Речь идет о безнадежных больных, которые завещают разморозить их тело после того, как будут созданы надежные средства излечения. Бойцы дивизии Щорса готовы предложить себя в качестве подопытных, если это нужно. Б.И. Веркин обстоятельно объясняет, что такого помещения во ФТИНТ пока нет, что это очень дорогое, безумно дорогое предприятие, требующее непрерывной, стабильной, многолетней работы ожижительных установок. Кроме того, открытым вопросом до сих пор остается оптимальный процесс замораживания и особенно размораживания. Есть опасения, что эксперименты в США необратимы, т.е. разморозить и оживить не удастся. Бывшие бойцы с чувством выполненного долга ушли.

Как-то мне пришлось присутствовать на совещании у Б.И. Веркина по следующему вопросу. Райком партии сообщил, что нашему институту выпала высокая честь выступить с почином. «Теперь, — сказал директор, — мы должны решить, какой это будет почин». И началась долгая и нудная говорильня. Солидные мужчины и женщины, известные ученые и хорошие инженеры, несколько часов обсуждали возможные варианты. И на чем-то остановились. То ли пятилетку сделать за четыре года, то ли открытие к 25 декабря.

Однажды мне пришлось присутствовать на совещании, где обстоятельно обсуждалось, что подарить Л.И. Брежневу на семидесятилетие. С одной стороны, Леонид Ильич любит автомобили, с другой стороны — мы институт низких температур. Насколько я помню, остановились на металлическом термосе из нержавеющей стали для автомобиля, изготовленном нашими экспериментальными мастерскими.

Мне пришлось быть участником празднования различных событий и юбилеев сотрудников ФТИНТ, проходивших в присутствии Б.И. Веркина. Как «Отче наш» все выступавшие юбиляры говорили одно и тоже: «Мне повезло, что я работаю во ФТИНТ, мне повезло, что я работаю с Веркиным». Такой стереотип приедался, но это было чистейшей правдой. Благодаря созданному институту многие харьковские ученые буквально возродились. Многие начинающие ученые получили возможность развивать свои исследования в масштабах, о которых не могли мечтать. Многие выпускники ХГУ, ХПИ и других вузов были обеспечены работой и благоприятными условиями для научного роста. А восемь жилых домов, благодаря которым сотрудники ФТИНТ получили жилплощадь! В организации ФТИНТ, в развитии науки в нем принимали участие многие видные ученые, крупные организаторы науки и техники. Не умаляя их заслуг, следует признать, вряд ли кто-то из них мог бы организовать институт такого масштаба и такой известности, как это сделал Б.И. Веркин. Я тоже многому научился, многое понял и многое сделал благодаря ФТИНТ и Б.И. Веркину.

Рассказывали, что незадолго до своей смерти Б.И. Веркин обсуждал весьма деликатный вопрос с В.В. Репко. Ему бы хотелось, чтобы его похоронили и поставили памятник во дворе ФТИНТ. В.В. Репко аккуратно возразил: вряд ли это имеет смысл, так не принято. Похоронили Б.И. Веркина, как принято, на городском кладбище. И памятник поставили. Но главный памятник стоит на Павловом поле. Это — Физико-технический институт низких температур им. Б.И. Веркина Национальной академии наук Украины.