Перед Первой мировой войной мои родители жили в маленьком городке Новая Александрия в Польше, где отец работал профессором Лесного института.

В 1915 году во время наступления немцев институт был эвакуирован в Харьков. Знакомых в Харькове, кроме сотрудников института, у моих родителей не было. Но вскоре мама познакомилась сначала с Марией Константиновной Веркиной, будущей матерью БИ, а затем и со всем семейством Веркиных. Мы жили рядом. Рождественские праздники проводились поочередно (сочельник у Веркиных, рождество у нас). На праздниках детские хороводы и игры организовывала Мария Константиновна.

Ее организаторский талант был передан детям — Борису и Люде.

Отец Бориса — Иеремий Степанович — был физиком. Он сумел поставить преподавание физики в ХИМЕСХ на высокий уровень и организовать там хорошую физическую лабораторию. Иногда он приносил домой нуждавшиеся в починке приборы и показывал нам некоторые опыты. Навсегда запомнился простенький прибор, состоящий из металлического шарика на цепочке, который свободно проскальзывал через круглое отверстие, но при нагревании застревал в нем.

Думаю, что уже тогда показанные отцом опыты привили Борису любовь к физике, ставшей его призванием, определившим всю жизнь.

Иеремий Степанович живо интересовался литературой, особенно поэзией. Несомненно, что царивший в семье Веркиных интерес к литературе и музыке побудил Бориса к раннему чтению и увлеченным занятиям музыкой. Вспоминаю Бориса в немецкой школе, куда я поступил четырьмя годами позже него. На переменах мы часто забегали в старший класс, где учился Борис. Чувствовалось его лидерство не только в классе, но и во всей школе.

В 1933 году школу закрыли, и наши встречи с Борисом стали редкими. Затем Борис поступил на физическое отделение физмата ХГУ. По дороге в университет он часто забегал к нам позвонить по телефону. Я учился тогда еще в школе, и мне было очень интересно знать все, что он рассказывал об университете. Однажды я упросил его показать мне настоящую лабораторию, что он охотно сделал. Помню, меня разочаровал вид рентгеновской трубки, которую я воображал светящимся стеклянным сосудом, а она оказалась металлическим прибором с почти невидимым окошком.

Я уже не помню, о чем мы говорили и спорили в те годы. Запомнилось только, что Борис умел говорить так, что нам всем было всегда интересно с ним. В послевоенные годы мы регулярно встречались в университете. В эти годы БИ проводил знаменитые эксперименты, связанные с эффектом де Гааза–ван Альфена, сыгравшие впоследствии большую роль в современной теории твердого тела и магнетизма. Увлеченность поставленной задачей сочеталась у БИ с готовностью обсуждать любые возникающие вопросы со всеми, кто, как ему казалось, мог бы быть полезен.

Главным для БИ было желание найти исчерпывающее решение научной проблемы, а личные амбиции играли второстепенную роль. Только широко мыслящим ученым присуща такая черта характера, и встречается она не очень часто. Круг интересов БИ был очень широк. Казалось, он всегда был увлечен какой-нибудь новой идеей, проблемой или явлением, затрагивающими самые разные стороны жизни. Он верил, что большинство проблем можно разрешить научным методом, и испытывал потребность широко использовать для этого прежде всего, конечно, физику. Осознав, что физика низких температур в ближайшие годы станет необходимым инструментом решения как чисто научных, так и прикладных проблем, Б.И. Веркин вместе А.А. Галкиным и Б.Н. Есельсоном стали добиваться создания специального института низких температур. Эта идея была далеко неоднозначно встречена коллегами. БИ искал единомышленников и, случайно встретив меня, неожиданно предложил стать завотделом теоретической физики будущего института. Я был ошарашен этим предложением. Естественно, мне было трудно принять такое предложение, но напор был настолько сильным, а описание будущего института столь заманчиво, что я в конце концов предложил включить в его состав математический отдел. Предложение понравилось БИ, и несколько раз я ездил с БИ и АА (Галкиным) в Днепропетровск и Киев в качестве пассивного заведующего будущим отделом будущего института. До сих пор удивляюсь энергии и неутомимости, проявленным БИ и АА в этих поездках. Наконец, в мае 1960 года в Харькове был открыт ФТИНТ, ныне носящий имя Б.И. Веркина.

Став директором ФТИНТ, БИ собрал в нем много талантливых людей, не только физиков, но и математиков, биологов, медиков, а также инженеров разных специальностей.

БИ работал в разных направлениях. Но прежде всего БИ занимали актуальные физические и инженерно-физические проблемы. Обычно ученому очень трудно покинуть свою привычную научную нишу и переключиться на новую тематику. БИ умел выманивать сотрудников института из уютных ниш и привлекать их к решению новых задач.

Спектр работ во ФТИНТ стал очень широким, работать в нем было интересно. Он стал притягивающим центром, который с удовольствием посещали гости из других городов СССР и зарубежья.

БИ любил и хорошо разбирался в живописи и литературе, а музыкантом он был почти профессиональным. Поэтому гостями института часто бывали и люди искусства — писатели, поэты, певцы и музыканты. Запомнилась встреча со Станиславом Лемом, когда он, глядя на хрущевские новостройки и желая, видимо, сказать что-нибудь приятное нам, задумчиво заметил, что они напоминают ему… Париж. Институт стал не только научным, но и культурным центром Харькова.

Мне кажется, что благодаря ФТИНТ жизнь в городе стала живее и интереснее, за что мы всегда с благодарностью будем вспоминать нашего земляка — харьковчанина Бориса Иеремиевича Веркина.

Перечитав эти заметки, я с огорчением обнаружил, что они похожи на детские книжки о дедушке Ленине. А ведь БИ был очень непростым человеком. Он не был демократом, считая, например, что хороший директор должен быть царем-батюшкой для подчиненных, и поступал иногда соответственно. На этой почве часто возникали острые споры, конфликты и незаслуженные обиды. Но, по-моему, все они забывались, и мне не хочется ворошить память, отыскивая их. Тем более, что еще чаще в трудных случаях БИ безотказно помогал людям и советом, и делом. А конфликты, как правило, заканчивались мирно. Например, на следующий день после спора, дошедшего чуть ли не до драки, Б.И. Веркин и А.В. Погорелов уже со смехом называли его боем быков и, по-моему, вспоминали его потом с удовольствием.

Безусловно, общаться и сотрудничать с БИ иногда бывало довольно трудно, но всегда интересно.