Память сердца... Она крепко держит нас, и время не властно над ней. Память выхватывает самые яркие страницы нашей жизни, и они стоят перед нашим внутренним сердечным взором, не поддающиеся тлению временем. Каким остался Борис Иеремиевич в моем сердце?

Он сидел в моей маленькой гостиной на Ростовской набережной в Москве в белой рубашке, освещенный солнцем, и казалось, что энергия солнца клокотала в этом могучем человеке и выплескивалась через его лучистые темные глаза, крепкие руки и слова — сильные, яркие, имеющие магическую силу. Он поражал своей масштабностью и производил поистине величественное впечатление. Была в нем невероятно сильная энергетика, энергетика добра и любви. Он говорил о физике низких температур. Меня, музыканта, окончившую московскую консерваторию и весьма далекую от физики, он увлек своим восторженным, романтическим рассказом о новых явлениях при низких температурах, о сверхпроводимости, о совершенно новых сферах приложения низких температур на стыке разных наук. Он так масштабно разворачивал передо мною панораму дела своей жизни, что у меня, естественно, возникло впечатление, что этот могучий человек хочет воздвигнуть храм во имя низких температур и отдать свою кровь на алтарь своего дела. Какими же основополагающими чертами личности должен обладать человек, который возложил на себя такой крест? Ответ на этот вопрос дали два совершенно разных человека. Первый — знаменитый богослов, протоиерей Всеволод Шпиллер, настоятель Николо-Кузнецкого храма в Москве, человек, хорошо знавший и любивший Бориса Иеремиевича. Во время одного из наших визитов к Шпиллерам, отец Всеволод сказал: «Борис Иеремиевич, у Вас большое сердце. Но даже оно не вмещает всей любви, которой Вы переполнены, и Вы расплескиваете ее всем людям вокруг Вас!».

О. Всеволод Шпиллер раскрыл в Борисе Иеремиевиче основополагающую, доминантную черту его личности — дар Любви. За что бы он ни брался, с кем бы и по какому поводу ни общался — во все: в работу, в дело, в людей он вкладывал столько любви и души, что люди, находящиеся рядом с ним, невольно втягивались в орбиту его деятельной любви, которая была направлена всегда на созидание, на благо.

Второй человек никакого отношения к духовной деятельности не имеет, но, как восточный человек, с детства воспитанный на чувственном восприятии мира, обладает тонкой интуицией, умеет проникать в суть вещей и явлений, - это японский ученый, биолог и врач Ямаучи. В своем лечебном центре, используя низкотемпературную камеру (Т = -200 °С), в которую кратковременно помещал больных с тяжелыми костными заболеваниями, он добивался прекрасных результатов. Борис Иеремиевич пригласил Ямаучи посетить институт, и тот вскоре приехал в Харьков. Вечером, после его выступления на семинаре в институте, у нас дома, как всегда, — прием. Борис Иеремиевич пригласил наших известных медиков, работающих с криоприборами, ученых из института. Всего собралось человек 20—25. Когда все расселись и налили бокалы для первого тоста, Борис Иеремиевич встал, чтобы по традиции произнести первый тост — приветствие нашим гостям. Встал и Ямаучи и попросил предоставить первый тост ему. Борис Иеремиевич разъясняет гостю, что в этом доме есть традиция: первый тост произносит хозяин дома, но гость горячо настаивал и Борис Иеремиевич уступил. Ямаучи махнул вдоль стола рукой, обращаясь к сидящим за столом, и сказал: «Вот вы все — мои дети, а он, — повернувшись к Борису Иеремиевичу, - мой отец». Он сел и выпил свой бокал. Помню, как все оживились, никто не обиделся, конечно, на то, что попал в число детей Ямаучи, но все обрадовались тому, как точно этот японский ученый и врач определил доминанту Веркина.

У Бориса Иеремиевича действительно была отеческая потребность брать ответственность на себя, защищать, заботиться, помогать людям преодолевать жизненные проблемы. Эти два фундаментальных качества: дар любви и дар отеческой души отмечают все, кто каким-либо образом общался с Борисом Иеремиевичем. Он, действительно, был любящим человеком и любил жизнь во всех ее проявлениях. Любовь, которую он вкладывал в свою профессию, в создание института — своего детища, в людей, его окружавших, в молодежь и учеников — во все, к чему он прикасался, способствовала тому, что все его начинания имели всегда безусловный успех. Его любовь всегда была деятельной, всегда созидательной. Она рождала такую несокрушимую энергию, которой все восхищались, энергию, необходимую, чтобы вдохнуть в дело своей жизни силу, прочность и стабильность. А обаяние его личности, как следствие непостижимого душевного и духовного богатства, открытости, не оставляло никого равнодушным.

Борис Иеремиевич отличался горячим ощущением жизни. Он никогда не был равнодушным, и всегда в его душе на все был живой отклик. Масштабность и сила его личности сразу бросались в глаза и ощущались людьми. Сейчас бы сказали о нем: «харизматическая личность», «пассионарная личность». У него были очень яркие желания, широкие интересы, он отличался универсальными качествами ума, глубиной восприятия и сильной волей.

Всем известно, что ФТИНТ рождался в противостоянии. Учитель Б.И. Веркина Б.Г. Лазарев, которого он глубоко уважал как ученого и почитал как учителя, был активным противником нового института. Он организовал крепкую оппозицию в Академии из своих друзей и соратников. Под этим давлением даже некоторые друзья Бориса Иеремиевича начали сомневаться в том, что такой институт в Харькове нужен. И только безусловная вера Б.И. Вер-кина в необходимость и нужность такого института, четкое видение научных задач и направлений, связанных с его деятельностью, отличающейся от деятельности криогенной лаборатории УФТИ, сделали создание ФТИНТ возможным. Без любви и веры в успех эта деятельность была бы обречена на неудачу. Несмотря на такое крепкое противодействие со стороны Б.Г. Лазарева, московские физики и П.Л. Капица поддержали рождение нового института и его тематику. Молодежь поверила Б.И. Веркину и пошла за ним в новое дело, разделив все трудности этого тернистого пути.

Борис Иеремиевич был феноменально одаренной личностью. Про таких в народе говорят: «отмечен Богом». Он обладал могучей жизненной силой. У него была генетически обусловленная программа на долгую и активную жизнь. В его роду все долгожители. Борис Иеремиевич никогда не думал о конце, о смерти, дома эта тема никогда не возникала. Внутренняя установка, программа была на яркую, деятельную, долгую жизнь. Он хотел создать могучий институт — «оставить свой след в жизни», иметь многочисленных любимых и любящих учеников и друзей, крепкий и красивый дом, наполненный книгами, музыкой, искусством, любимую и любящую жену, много детей и внуков. Он был максималистом, и оптимистическое начало в нем преобладало. Борис Иеремиевич отличался невероятным трудолюбием. Сам работал много и всех вокруг заставлял своим примером работать с полной отдачей. Видя, как он работает, нельзя было работать иначе, в другом темпе, с меньшей интеллектуальной напряженностью. Молодежь, пришедшая в институт на заре его создания, может быть, не сознавая этого, работала в заданном им стиле. Через 8 лет институт приобрел уже мировое значение.

Все, кто общался с такой яркой личностью, как Б.И. Веркин, отмечали гипнотическую силу его слова. Он умел четко, предельно ясно и просто формулировать свою мысль, умел выделить в ней главное и преподнести в яркой, остроумной форме, используя широкие ассоциации. О сложном мог говорить просто и доходчиво. Речь его всегда была красочная, живая, убедительная. Обладая четким, аналитическим и одновременно ассоциативным, художественным мышлением, будучи широко и глубоко образован, он мог общаться с любой аудиторией. Записей никогда не делал, по бумажке никогда не выступал, говорил всегда без подготовки, свободно общаясь с аудиторией. Ему важно было иметь обратную связь, чувствовать реакцию аудитории. В свои слова, в свои мысли он вкладывал сердечность, говорил «сердцем». Это качество существенно отличало его от других, быть может, блестящих ораторов и лекторов.

Борис Иеремиевич был невероятно любознателен, тянулся к знаниям. Он учился постоянно, до последних своих дней, и душа его всегда оставалась душой подростка, жадно впитывающего впечатления и красоту мира. Душа его была широко распахнута и очень доверчива. Он склонен был видеть в людях хорошее, доброе начало. Делал он все основательно и максимально полно. Если осматривал музей (к примеру, Одесскую картинную галерею), то ему непременно нужно было увидеть и запасники музея. В Одессе он не успокоился, пока ему не показали в запасниках полотна К. Сомова и других мирискусников, которых тогда не выставляли в экспозиции. Если он осматривал Павловский дворец под Ленинградом, то просил, чтобы гидом был самый знающий искусствовед. И уж с ним он беседовал не только по поводу экспонатов музея: его интересовало все о Павле I, личность которого ему очень импонировала.

Часто люди, общаясь с Борисом Иеремиевичем, удивлялись энциклопедичности его знаний, любви к музыке и искусствам, широте и глубине его культуры. Он прекрасно играл на рояле, знал хорошо мировую живопись и любил классическую музыку. Когда задаешься вопросом, откуда этот высочайший уровень общей культуры, то ответ надо искать в детстве — в периоде формирования основ фундамента личности. С рождения все дети талантливы. Родителям надо только одно: не допустить, чтобы эти ростки таланта засохли и исчезли. А семья Бориса Иеремиевича — отец и мать — были учителями, просветителями. Их понятия о воспитании детей корнями уходят в русское просветительство XIX века — классическое образование было основой воспитания детей. В своих детях, Бориса и Люду, они заложили крепкие, незыблемые нравственные ценности: любовь к труду, уважение к личности другого человека, активное отношение к жизни, постоянное стремление к знаниям, чувство долга и ответственности перед собой и обществом. Этими старинными, нравственными мерками измерялась жизнь Бориса и Люды и такие же мерки они предъявляли к окружающим их людям. Дети родились в годы гражданской войны, в годы разрухи и голода (Борис в 1919, а Люда в 1925), когда все устоявшиеся, крепкие основы быта рушились, переоценивались, изменялись. Но в семье крепко держались высоких нравственных ориентиров, и основным приоритетом в воспитании детей было образование. Детям были приглашены учителя: рисования, музыки и немецкого языка.

В Харькове была большая немецкая колония, которая имела свои школы, клуб, где читались лекции, проходили концерты и просмотры кинофильмов. В немецкую школу и пошли дети: сначала Борис, а за ним и Люда. Почему немецкая школа? В начале ХХ века, вплоть до Великой Отечественной войны, все новые достижения и открытия в науке и техники освещались в журналах в основном на немецком языке. И родители считали, что дети должны знать немецкий язык. Школьными друзьями Бориса были Женя Шапиро и Алик Левин, отец которого, дипломат, привозил пластинки с записями классической музыки в исполнении мировых знаменитостей. Друзья заслушивались прекрасной музыкой, все любили классическую музыку, поэзию, литературу. Их школьные годы были согреты теплой дружбой. Впоследствии жизнь разбросает их в разные стороны. Женя приедет к нам в гости из Салехарда, Алик — из Саратова. Какие теплые встречи были у нас дома, сколько живых и ярких воспоминаний о первых романтических чувствах, о школьных дискуссиях, совместных похождениях — чувство теплоты школьной дружбы осталось у них навсегда.

В 1933 году немецкую школу закрыли. Борис учился в ней 8 лет. Далее в общеобразовательной школе он закончил 9-й класс и поступил в университет на физический факультет. Одновременно он усиленно занимался на фортепиано у профессора А.Л. Лунца. На первом курсе физического факультета лекции по экспериментальной физике читал молодой профессор Л.Д. Ландау. Это был единственный раз, когда Л.Д. Ландау вел экспериментальную физику. Шел 1935 год. Приведу записи Бориса: «Трехлетний курс общей физики нам читал еще молодой, но очень известный теоретик — профессор Лев Давидович Ландау. Курс был необычным: вся механика (движение по кругу, законы сохранения, уравнения движения твердого тела) была изложена в трех-четырех лекциях. Затем последовало изложение газовых законов, описание тепловых процессов, изложение учения о растворах, кинетика химических реакций и др. По субботам ассистент Василий Захарович Сурков молча демонстрировал опыты, о которых говорил на лекциях профессор Л.Д. Ландау. Однажды Л.Д. Ландау предложил нам ответить на 10—15 вопросов, не ставя при этом свои подписи. Ответы на вопросы должны были показать наш общий культурный уровень. Вопросы были такие: отчего бывают времена года, что в биологии называют клеткой, из скольких и каких палат состоит английский Парламент?» Л.Д. Ландау предъявлял к студентам очень высокие требования. Борис был поставлен перед дилеммой в выборе профессии. С мыслями о музыке как о профессии пришлось расстаться, и студент серьезно стал заниматься физикой и математикой. Он с невероятной страстью и упорством взялся за дело. За свой гигантский труд Борис получил студенческую кличку «зубр». Его трудолюбию, воле, силе духа, казалось, не было границ. С этого времени начинается служение физике, которой он посвятит свою жизнь. Обладая невероятной силой духа, феноменальным интеллектом, крепкой и емкой памятью и «немецкой», как он говорил, организованностью, он вскоре занял лидирующее положение в студенческой среде.

В 1939 году, еще будучи студентом, Борис был призван в армию, чтобы «протянуть руку помощи братскому украинскому народу», живущему в Западной Украине. Вернувшись из этой кампании, он окончил университет с отличием в 1940 году. Проработав несколько месяцев в лаборатогии Г. Милютина на заводе (ХЭМЗ), он поступил в аспирантуру в криогенную лабораторию УФТИ, которой руководил Б.Г. Лазарев.

Великая Отечественная война на несколько лет выключила Бориса Иеремиевича из научной деятельности. В первые дни войны он был призван в армию и прошел пехотинцем в чине лейтенанта весь путь до Сталинграда. В бою под Сталинградом он был тяжело ранен и попал в госпиталь, где заболел еще и сыпным тифом. Во время эвакуации госпиталя пароход с ранеными был обстрелян с воздуха и разгромлен. Борис Иеремиевич получил тяжелую контузию. Его выбросило на берег и накрыло толщей песка, из-под которого его выкапывала молоденькая санитарка Маша, почти девочка. Самолеты с ревом кружили в воздухе и расстреливали безоружных больных и раненых. Ужас, страх и рев самолетов, несущих смерть, еще долго преследовали его, и до конца своих дней Борис Иеремиевич не мог слышать гула пролетающих самолетов. Лечение в госпитале в г. Астрахани было долгим, последствия ранений и контузии — тяжелыми. В действующие войска он вернуться не смог. Выписавшись из госпиталя, он служил в военном училище г. Астрахани, отлично зная немецкий язык, занимался подготовкой разведывательных групп для заброски в тыл противника, а затем был направлен в г. Новочеркасск в Суворовское училище. Об этом училище его друг, учитель истории, писатель Изю-мский написал замечательную повесть «Алые погоны». Лишь в 1946 году Борис Иеремиевич приехал в Харьков.

Каждый год фронтовики поздравляют друг друга с Днем Победы — этим священным праздником. От студенческого друга Евгения Коленко по кличке «Джон»: «Дорогой Борис! Тебя, боевого коня, поздравляю с самым большим нашим праздником — Днем Победы. Ведь мы-то помним и знаем действительную цену этой Победы. Обнимаю. Твой Джон». От Ирины и Игоря Харченко: «Дорогой Борис Иеремиевич! С праздником Победы! Всегда помним, что за приближение этого дня Вы отдали часть своей жизни и здоровья. Здоровья и счастья Вам!» Борис Иеремиевич всегда с нетерпением ждал поздравлений ко Дню Победы и сам поздравлял ветеранов с этим светоносным для всех праздником.

Вспоминая то время, Б.Г. Лазарев говорил: «Нашему институту повезло, что плеяда блестящих молодых ученых, среди которых был Веркин, уцелела во время войны. С помощью Курчатова нам удалось вернуть их в физику. Курчатов поставил большой круг задач. Все они проявили безусловный талант и предельную творческую способность. Это была большая работа, и Борис Иеремиевич вносил в нее свой талант и свою энергию».