На Востоке человека определяют по его отношению к детям и животным — самым незащищенным. Борис Иеремиевич, видя ребенка, сразу брал его под свою защиту, обнимал, прижимал к сердцу, отдавая ему душевное тепло и нежность. В поездках, встречая в домах наших друзей маленьких детей или внуков, он мгновенно хватал их в охапку, сажал на колени, начиналось теплое общение. Дети от него не отходили — они всегда безошибочно чувствуют добрых и любящих людей.

Когда внучке Маше было 2—2,5 года, она иногда вырывалась из своей комнаты, заходила в кабинет, брала с нижней полки письменного стола томик из «малой серии искусств» и, устроившись на диване, рассматривала картинки. У меня сердце замирало — порвет! Борис Иеремиевич успокаивал: «Ничего-ничего, пусть смотрит». Посмотрев один том, она брала другой, третий — все, что попадется: реалисты, импрессионисты, сюрреалисты, кубисты и т. д. и ставила на место. Борис Иеремиевич радовался: «молодец, приобщается к искусству!» Каждый день, возвращаясь с работы, он приносил Маше по одному цветку — розу или хризантему, — что было на цветочном базаре, мимо которого он проезжал из института домой, делая крюк. Как он радовался, что Маша его ждет и ждет в подарок цветок! Он целовал ей ручку и подносил цветок. Однажды подарком была большая белая хризантема, которую он вручил ей, поцеловав, как всегда, ручку, затем разделся и пошел к столу ужинать. Появляется Маша с кастрюлькой (из детского набора, подаренного накануне), в которой плавают лепестки только что полученной хризантемы. «Деда, я тебе суп сварила!», — и протягивает ему кастрюльку. Ох, как он обиделся!: «Красоту испортила! Как же ты могла так поступить!» — «Я тебе суп сварила!» — твердит обиженная Маша, а глаза полны слез. Она хотела, как Галя, накормить Деда, пришедшего с работы. Непонимание весь вечер стояло между ними. На следующий день опять была хризантема, но Маша суп больше не варила, а любовалась ее красотой и поставила в вазу.

Маша с удовольствием рисовала, и когда Борис Иеремиевич заболел и лежал в больнице, она нарисовала ему корову на синем фоне среди облаков, которая несла в подарок деду букет цветов и горшочек молока. Этот рисунок висел у Бориса Иеремиевича над кроватью в больнице до его последнего часа. Он любил на него смотреть. После похорон: «Галя, где Деда?» — «Его здесь нет, Машуня. Завтра мы пойдем с тобой на могилку к Деду» Мы подходим к могиле на кладбище. На ней — гора из венков и цветов. «А Деда где? — Деда здесь. — Деда живет в цветах?»

Борис Иеремиевич был очень заботливым дедом. После Чернобыльской трагедии (Маше тогда был год) его не оставляла мысль о том, что эта трагедия скажется на здоровье ребенка и старался чаще увозить Машу подальше от Харькова. Несколько раз ее увозили к морю и на Оку. Борис Иеремиевич любил наблюдать, как она на берегу разговаривает с чайками, как собирает камешки на пляже и получал умиротворение и покой в душе. А дома, придя с работы уставший, любил поговорить с ней на кухне. Она усаживалась на своем высоком стуле напротив него и слушала его маленькие сказки, задавала вопросы, гладила по щекам. От этого нежного общения он восстанавливался, согревался душой, отдыхал. «В дом, где есть дети, нельзя приходить без гостинцев. Достань из кармана хотя бы конфетку и подари ее ребенку», — говорил он.

С сестрой Людмилой у Бориса были очень теплые, по-родственному близкие отношения. Они любили друг друга и заботились друг о друге. Дом Людмилы (ее муж Катрунов Алексей Яковлевич, дети Лена и Костя и мать Мария Константиновна, которая жила в семье Людмилы) был для Бориса всегда той пристанью, где он мог укрыться от любых жизненных невзгод. Здесь он получал полное понимание и безусловную поддержку во всех сложных жизненных ситуациях. Сестра всегда была готова помочь, поддержать, отдать брату тепло и заботу. В его последние минуты жизни, уже в больнице, она тоже была рядом, проводив брата в последний путь.

Для Сани этот дом был вторым родным домом. Когда мы уезжали на конференции или в отпуск, маленького Саню — куда? — к Людмиле. Мы всегда были спокойны за сына, знали, что к Сане относились как к родному сыну. С Костей и Леной они большие друзья и по сей день. «Костя у нас настоящий», — говорит Саня, зная высокий нравственный потенциал брата. А к Лене можно обратиться за помощью в любой момент. Бывая в доме Людмилы, я всегда вспоминаю слова А. Блока: «Нравственность передается по наследству». И, несмотря на прагматизм и эгоизм нынешней жизни, этот дом остается островком стабильности, нерушимости крепкого нравственного фундамента и глубокой порядочности.

Борис Иеремиевич очень остро ощущал стремительный бег времени. Он чувствовал, что человеку отпущено мало времени, и за этот короткий срок необходимо и хочется сделать как можно больше. Он болезненно ощущал потерю времени, впустую промелькнувшие мгновения, и свою жизнь ограничил деятельностью, которая была направлена на осуществление основного дела жизни — служение низкотемпературной физике. В кино мы никогда не ходили, ТВ-передачи не смотрели, за исключением последних новостей, и то он только изредка посматривал на экран, делая что-то еще, например, просматривая журналы и газеты или оформляя картотеку для своей библиотеки. Не помню ни одной передачи по ТВ, которую он просмотрел бы от начала до конца. В азартные игры, например карты, никогда не играл. Любил слушать Баха, Брамса, Моцарта, Бетховена, Вагнера, Шопена. Читал очень много. Он был одержим чтением, читал сразу несколько книг. Одни оставались в памяти в виде «аромата», как он говорил, другие — застревали в душе и требовали отдачи. Он всегда рассказывал о том, что оставалось в душе после чтения. Борис Иеремиевич хорошо понимал и чувствовал, что в небольшой отрезок времени можно узнать так много замечательного и прекрасного; наполниться, обогатиться и отдать — всегда отдать людям. Он обладал уникальной природой учителя. Борис Иеремиевич всегда был предельно собран и точен во всем, никогда никуда не опаздывал и не терпел опоздавших. Опоздание считал разгильдяйством и неуважением к чужому времени. Утром в 7.40 за ним приезжала машина, и ровно в 8 часов он был в институте. Никогда этого правила, раз установленного, не нарушал, что бы ни происходило накануне: могли быть приемы гостей дома или затянувшиеся совещания на работе — всегда в 8 часов утра он был в своем кабинете: энергичен, собран, трудоспособен.