В конце октября 1986 года — точной даты мы не запомнили, хотя этот день в значительной степени определил нашу жизнь на несколько ближайших лет — мы были приглашены в кабинет директора института. БИ (как все называли Бориса Иеремиевича) рассказал о намерении создать книгу о Льве Васильевиче Шубникове и предложил нам участвовать в этой работе. Скорее всего, его выбор определялся тем, что у каждого из нас уже был опыт написания научных монографий, и он полагал, что этот опыт мы сможем успешно использовать и в ином жанре. Наша реакция была сложной. Во-первых, мы (как и большинство наших коллег) не имели достаточного представления о масштабе научных заслуг Л.В. Шубникова и ничего не знали о его яркой и трагической судьбе. Кроме того, мы понимали, что жанр задуманной книги существенно отличается от жанра научной монографии, поэтому было совершенно неясно, сможем ли мы с этим справиться. Наконец, каждый из нас активно занимался наукой, а работа над книгой потребовала бы от нас больших усилий, значительного времени и существенно отвлекла бы нас от научной деятельности. По-видимому, все эти сомнения весьма явно отразились на наших лицах. И тогда БИ пошел в атаку. Будучи прекрасным психологом, он понимал, что наиболее эффективный путь вовлечь кого-либо в ту или иную деятельность состоит в том, чтобы потенциальный кандидат проникся к ней искренним интересом, уважением и любовью и начал считать ее своим личным делом. БИ умел убеждать, он хорошо знал кому, что и как говорить. Он с увлечением стал рассказывать нам о Л.В. Шубникове.

Начал он с воспоминаний о том, как, будучи еще студентом первого курса, мечтал работать в лаборатории Л.В. Шубникова. Но студентов брали в лабораторию только начиная со второго курса, а к этому времени Л.В. Шубников уже был арестован. БИ пришел в лабораторию, когда ею уже руководил его будущий учитель Б.Г. Лазарев. Затем БИ рассказал нам о научном наследии Л.В. Шубникова. Имя Шубникова было нам знакомо в связи с известным эффектом Шубникова—де Гааза в металлах и смешанным состоянием сверхпроводников второго рода (фазой Шубникова). Этого было со­всем немало: впоследствии выяснилось, что многие наши коллеги связывали эти открытия с именем не Л.В. Шубникова, а его дяди, известного кристаллографа академика А.В. Шубникова.

Однако большую часть из того, о чем говорил БИ, мы слышали впервые. Он рассказал нам о создании Л.В. Шубниковым низкотем­пературной лаборатории УФТИ и Станции глубокого охлаждения, об экспериментальном открытии антиферромагнетизма, о грандиозном цикле работ по сверхпроводимости (эффект Мейсснера, первое наблюдение промежуточного и смешанного состояний сверхпроводников, разрушение сверхпроводимости током), о работах по криогенным жидкостям, об исследованиях жидкого гелия (до П.Л. Капицы!), об измерении магнитного момента протона. Все это было сделано до 1937 года, затем тридцатишестилетний Л.В. Шубников был арестован и, как позднее выяснилось, почти сразу же расстрелян.

Этот эмоциональный рассказ БИ оказал на нас сильное влияние. В нашем восприятии возник необычайно притягательный образ блестящего ученого с трагической судьбой. Тем не менее мы сделали попытку отказаться: «Но, Борис Иеремиевич, нам ничего об этом не известно. Как же мы будем писать книгу!» — «Ничего, — отмел наши возражения БИ, — поездите, встретитесь с людьми, знавшими и работавшими с Шубниковым, и все будет в порядке.» Мы поняли, что БИ уже принял решение. Сейчас можем сказать, что ни разу на протяжении почти четырех лет работы над книгой и никогда впоследствии мы об этом не пожалели.

Любое значительное событие (а создание книги о Шубникове мы считаем действительно важным событием), как правило, происходит, когда нужный человек в нужное время оказывается в нужном месте. БИ, безусловно, был тем самым нужным для создания книги человеком. Он впервые услышал о Шубникове, будучи еще студентом. В течение всей жизни его научные интересы почти целиком были в русле направлений, созданных и развитых Шубниковым. БИ — соавтор статьи, в которой впервые упоминалось имя Шубникова после его ареста и гибели. Широта научного кругозора БИ способствовала его четкому пониманию масштаба Шубникова как ученого и пониманию роли и престижа науки в обществе.

В то же время БИ был директором огромного научного комплекса — институт, конструкторское бюро, опытное производство, завод в Валках, руководство всеми компонентами которого требовало полной отдачи сил и энергии. В годы, непосредственно предшествовавшие написанию книги, практически вся научная часть ФТИНТ и часть КБ были вовлечены в интенсивные исследования только что открытой высокотемпературной сверхпроводимости. КБ, как всегда, было занято выполнением спецзаказов, связанных с космическими, оборонными и другими прикладными программами. Времени на такое, казалось бы, постороннее дело, как создание книги о давно ушедшем из жизни человеке, не оставалось вовсе. Однако в распоряжении БИ был, как сейчас говорят, мощный «админресурс» в лице всего института, и его использование могло существенно облегчить решение многочисленных проблем, неизбежно возникающих при создании книги такого рода. Так что место директора крупного института тоже было вполне нужным. Но самой главной проблемой был выбор момента. В 1937 году Л.В. Шубников был репрессирован. Попытка создания и опубликования книги, подробно и честно рассказывающей о его блестящей и трагической судьбе, до 1985 года была заранее обречена на провал. Но началась перестройка. Подул первый ветерок свободы. БИ обладал прекрасным политическим чутьем и обостренным чувством времени. Он сразу понял, что нужное время наступило: сейчас можно. Дальше будет можно еще больше, но откладывать нельзя, ибо с каждым годом людей, знавших Л.В. Шубникова и работавших с ним, оставалось все меньше.

К реализации идеи о книге БИ приступил почти за два года до встречи с нами. Довольно скоро стало ясно, что речь идет о книге весьма необычного жанра. Существовавшая к тому времени литература об ученых естественно разделялась на два класса: либо воспоминания, либо собрания трудов. Создаваемая книга должна была содержать подробный научно-биографический очерк, наиболее важные научные труды Л.В. Шубникова и воспоминания о нем, представляя, таким образом, совершенно новый жанр литературы, объединяющий литературу научную, популярную и мемуарную. После выхода книги в 1990 это было сразу отмечено известным историком науки В.Я. Френкелем. В своей рецензии он писал: «Замечательно, что издательство «Наукова думка», выпустив в 1990 г. книгу о Шубникове и аналогичную книгу об академике АН УССР А.И. Лейпунском, положило начало новому типу мемориальных изданий. Они должны послужить — и по характеру, и по тщательности подготовки к изданию — образцом для целой серии книг, которую условно можно было бы назвать так: «Ученые СССР. Избранные труды, воспоминания, материалы»».

Уже были собраны некоторые материалы, однако их было не очень много. Это и неудивительно, поскольку в течение долгого периода имя Л.В. Шубникова было под запретом. Среди собранных материалов было письмо Курта Мендельсона Т. Берлинкуру по поводу первого упоминания имени Шубникова в советской печати. Отметим, что Мендельсон ошибся, считая, что первое упоминание имени Шубникова было сделано в работе А.А. Абрикосова, — семью годами ранее Б.И. Веркин, Б.Г. Лазарев и Н.С. Руденко не только дали ссылки на работы Л.В. Шубникова и де Гааза, но и ввели термин «эффект Шубникова—де Гааза», сразу ставший общепринятым. Кроме того, были публикации в «Успехах физических наук» (1966, 1982).

Сборник научных трудов, подготовленный к 50-летию со дня основания Украинского физико-технического института, открывался обзором Б.Г. Лазарева. Приведенный в обзоре список публикаций УФТИ за 1934—1935 годы дает впечатляющую картину разворачивающихся исследований в области физики низких температур. Роль Шубникова в постановке этих исследований в обзоре не акцентируется, что было, по-видимому, нежелательно в условиях тех лет. Однако о самом Шубникове из обзора мы можем узнать следующее: «Этот талантливый физик с широким кругозором «принес» в институт проблемы сверхпроводимости, магнетизма, термодинамических свойств тел, свойств гелия и др. Кроме того, по определению И.В. Обреимова, Лев Васильевич создал в УФТИ стиль критической, тщательной, точной работы. Он руководил криогенной лабораторией до 1937 года.» Советскому читателю не надо было объяснять, что означало: «руководил чем-то до 1937 года». Во втором обзоре Б.Г. Лазарева также содержится большая информация о работах криогенной лаборатории в области сверхпроводимости: «В первых же исследованиях сверхпроводимости (1934—1938 гг.) Л.В. Шубниковым и его сотрудниками Ю.Н. Рябининым, В.И. Хоткевичем, Н.Е. Алексеевским, Г.Д. Шепелевым был получен целый комплекс результатов, ставших затем классическими…».

В 1981 году 80-летию Л.В. Шубникова было посвящено объединенное заседание ученых советов харьковских академических институтов — ФТИНТ, УФТИ и ИРЭ. На заседании выступили Б.Г. Лаза­рев, В.П. Шестопалов. Б.И. Веркин в заключительном слове рассказал о развитии идей Л.В. Шубникова в работах ФТИНТ. Тогда же во ФТИНТ была учреждена ежегодная Премия имени Л.В. Шубникова, присуждавшаяся за лучшую работу института по физике низких температур. Одновременно Б.И. Веркин обратился в Президиум АН УССР с предложением учредить именную Премию АН УССР имени Л.В. Шубникова. Однако это предложение натолкнулось на непреодолимые формальные препятствия. В 1985 году был выпущен сборник научных трудов, посвященный 25-летию ФТИНТ. В предисловии к сборнику было четко сформулировано, что «истоки большинства научных направлений института связаны с именем Л.В. Шубникова, руководителя первой советской криогенной лаборатории».

Таким образом, имя Шубникова полностью не замалчивалось. Однако заседание ученых советов ФТИНТ, УФТИ и ИРЭ было локальным мероприятием, а оба упомянутых сборника оставались совершенно неизвестными за пределами не только Украины, но в значительной мере и Харькова.

Для создания книги имеющихся материалов было недостаточно. Поэтому в начале 1986 года БИ просит сотрудника института И. Шкляревского, отправляющегося в длительную командировку в Лейден, предпринять поиски материалов, связанных с пребыванием там Шубникова.

Но наиболее важными для судьбы будущей книги были теплые дружеские отношения, установившиеся между семьей БИ и Ольгой Николаевной Трапезниковой, вдовой Льва Васильевича Шубникова, их сыном Михаилом Львовичем Шубниковым и его семьей. Ольга Николаевна и БИ познакомились еще в конце 50-х годов на проходившей в Москве конференции, посвященной 70-летию А.Ф. Иоффе. В 1968 году Ольга Николаевна была гостем УФТИ на конференции, посвященной 40-летию института. Во время этого визита она посетила ФТИНТ и была приятно поражена тем, что во ФТИНТ помнят и ценят Л.В. Шубникова. В 1985 году по приглашению БИ Ольга Николаевна еще раз посетила наш институт, на этот раз вместе с сыном Михаилом Львовичем. Впоследствии Ольга Николаевна рассказывала нам, как она была тронута вниманием, с которым ее принимали во ФТИНТ. Во время встреч с сотрудниками института и в частных беседах с БИ Ольга Николаевна много рассказывала о жизни и работах Л. В. Шубникова. Эти рассказы содержали, в первую очередь, множество интереснейших деталей, воссоздавших во многом неповторимую атмосферу научной жизни Лейдена тех лет. Кроме того, Ольга Николаевна подарила БИ несколько оттисков работ, сделанных Л.В. Шубниковым и ею в Лейдене.

Ольга Николаевна была не только женой, но и прекрасным квалифицированным физиком-экспериментатором, ближайшим соратником Л.В. Шубникова. БИ прекрасно понимал, что Ольга Николаевна могла и должна была стать бесценным источником информации для готовящейся книги. Поэтому он предложил нам поехать в Ленинград и встретиться с Ольгой Николаевной. Особое внимание он просил обратить на все подробности, связанные с работами по эффекту Шубникова—де Гааза: из рассказов О.Н. Трапезниковой и подаренного ею оттиска было ясно, что в этом месте впервые пересеклись научные интересы Л.В. Шубникова и П.Л. Капицы.

В Ленинград поехали двое из нас (С.Г. и Ю.Ф). Это было, если не ошибаемся, в начале января 1987 года. Наши ежедневные встречи с Ольгой Николаевной за две недели пребывания в Ленинграде были фантастически интересными. Не имея опыта проведения подобных интервью, мы, тем не менее, еще в Харькове решили, что надеяться на память бесполезно, а записывать вслед за О.Н. не хватит времени. Мы раздобыли портативный кассетный магнитофон «Протон» и обзавелись большим количеством магнитофонных кассет. Ольга Николаевна жила в Петергофе, в небольшой однокомнатной квартире. Все встречи продолжались по 6—7 часов (а Ольге Николаевне в этот год исполнилось 85 лет!) и протекали по одному и тому же сценарию: один из нас задавал вопросы, другой следил за работой магнитофона и записывал новые вопросы, возникающие по ходу дела. Возвратившись в гостиницу, мы прослушивали запись и готовили список вопросов на следующую встречу.

О.Н. сохранила много важных документов и необычайно интересных фотографий. Перед нами встала проблема, как скопировать все эти материалы для дальнейшей работы в Харькове и воспроизвести их в будущей книге. Мы позвонили в Харьков БИ. Он нас успокоил, сказав, что позвонит руководителю Ленинградского научного центра и попросит помочь нам, и чтобы мы обратились на следующий день к его секретарю. «Ленинградцы, — заверил он нас, — не откажутся помочь в восстановлении памяти своего великого земляка». На следующий день выяснилось, что БИ ошибся, говоря о «ленинградцах». Тем не менее, затруднения с документами разрешились весьма просто: на робкий вопрос Ольге Николаевне, а нельзя ли увезти все это в Харьков, сделать там копии документов и фотографий, а затем вернуть их ей, последовало мгновенное «разумеется, да».

Оказалось, что авторы известного университетского учебника физики — С.Э. Фриш и А.В. Тиморева — со студенческих лет были ближайшими друзьями Л.В. Шубникова и О.Н. Трапезниковой. С.Э. Фриш в 1977 году умер; он оставил интереснейшие воспоминания о Льве Васильевиче, которые были изданы только в 1992 году. Его жена, А.В. Тиморева, разрешила выписать из бережно хранимой рукописи необходимые нам отрывки и использовать их в будущей книге.

Вернувшись в Харьков, мы представили БИ весь собранный материал. Он был, действительно, хорош — 22-часовые магнитофонные кассеты с записями бесед с Ольгой Николаевной, много уникальных фотографий и документов. БИ был очень доволен. Привезенный материал позволял восстановить достаточно подробно основные факты жизни и научной деятельности Л.В. Шубникова. Однако оставались и некоторые лакуны. Поэтому БИ дополнительно командировал в Ленинград В.Г. Гаврилко с поручением разыскать в архивах все, относящееся к петроградскому периоду жизни Л.В. Шубникова. Эта командировка также оказалась чрезвычайно успешной. В.Г. Гаврилко вернулся из Ленинграда с совершенно уникальными архивными материалами — вплоть до характеристик ученика гимназии Л.В. Шубникова после каждого учебного года.

В связи с отрывками из воспоминаний С.Э Фриша возник вопрос: как с ними следует поступать. Материал этот не опубликован, а описание событий 1937 года было достаточно откровенным (хотя сейчас оно кажется совершенно невинным). Еще один вопрос, возникший в связи с этим, касался действительной судьбы Л.В. Шубникова. Все хорошо понимали, что значат слова «десять лет без права переписки» в его приговоре. Тем не менее, для книги такого уровня желательно было бы добыть достоверную информацию. Ответ БИ на первый вопрос был предельно четок — никакой внутренней цензуры, и не только в этом случае, но и вообще. Писать все, как есть, а там будет видно. Что касается второго вопроса, он сказал, что постарается сделать все возможное.

Одна из главных мыслей БИ была получить как можно более достоверную информацию из первых рук. Он настоятельно рекомендовал нам поговорить с бывшими учениками и сотрудниками Л.В. Шубникова. Серия встреч началась с харьковчан — Б.Г. Лазарева, А.И. Ахиезера, В.П. Ключарева, Г.А. Милютина, А.И. Судовцова, Н.С. Руденко. При этом мы столкнулись с неожиданной для нас ситуацией: хотя невозвратно наступили новые времена, почти все наши собеседники, пережившие многие «оттепели» и снова «глубокие заморозки», привыкли разговаривать очень осторожно. Не следует забывать, что все они к тому же работали в институте с очень высоким уровнем секретности, а наши вопросы часто касались таких тем (хотя и относящихся к довоенному периоду), где провести грань между закрытой и открытой информацией в рамках действующих инструкций не всегда было просто.

Нам очень помогало то, что БИ прекрасно знал всех, с кем предстояла беседа, и знал, как найти подход к каждому нашему собеседнику. Особенно сложной нам представлялась беседа с Б.Г. Лазаревым, который был назначен на должность руководителя криогенной лаборатории после ареста Шубникова и с тех пор бессменно руководил ею. Для нас не было секретом то обстоятельство, что Лазарев весьма ревниво относится к разделению истории криогенной лаборатории на шубниковский и послешубниковский периоды. Непростыми были и его отношения с БИ. Мы довольно долго обсуждали с БИ ситуацию, чтобы понять, о чем и как спрашивать, чтобы наш собеседник не отказался с нами разговаривать. Обсуждение БИ подытожил словами: «В то сложное время Лазарев повел себя очень по-мужски». Это означало, что нам не надо опасаться ставить острые вопросы.

Все встречи оказались очень результативными. Борис Георгиевич подробно рассказал об измерении магнитного момента протона, проведенном им в лаборатории Л.В. Шубникова. Он показал нам рукопись вычислений, сделанных Л.Д. Ландау к этой работе. А.И. Ахиезер передал рукопись своих воспоминаний о Л.Д. Ландау, заметная часть которой имела к Л.В. Шубникову самое прямое отношение. В разговоре с Г.А. Милютиным и А.И. Судовцовым проявилось их искреннее и глубокое уважение к своему учителю.

Нам необходимо было встретиться и с другими бывшими учениками Л.В. Шубникова, находящимися вне Харькова, Первой была встреча с Николаем Евгеньевичем Алексеевским. Еще по пути в Ленинград к Ольге Николаевне мы заехали в Москву, где с помощью БИ договорились о встрече с Алексеевским. В 1935—1937 годы Николай Евгеньевич работал в криогенной лаборатории УФТИ сначала в качестве дипломника Льва Васильевича Шубникова, затем научным сотрудником. Встреча проходила в рабочем кабинете Н.Е. Алексеевского в Институте физических проблем. Нас интересовало, конечно, все: характер, привычки Шубникова, взаимоотношения в лаборатории и в институте и т.д. Николай Евгеньевич рассказал, что по отношению к сотрудникам Лев Васильевич был очень требователен. Давая задание, он никогда не спрашивал, знает или не знает сотрудник ту проблему, с которой ему придется иметь дело, — работа должна быть выполнена. Но зато, если возникали какие-либо затруднения, Шубников помогал и советом, и своим личным участием. А знал и умел он — такое было впечатление — все. Он был не только прекрасным физиком, но и превосходным механиком, умел выполнять и стеклодувные работы, и многое другое. При выполнении экспериментов Шубников проявлял необычайную решительность. Он считал, что лучше потерять хороший образец, на создание которого ушло много времени, а иногда и установку, но получить от эксперимента все. У Шубникова это называлось «образец надо дергать».

Следующей была встреча с А.К. Кикоиным. Абрам Константинович Кикоин, бывший дипломник, а затем аспирант Шубникова, родной брат Исаака Константиновича Кикоина — одного из создателей советской атомной бомбы, организовавшего жизненно важный процесс термодиффузии урана, — жил в Свердловске и преподавал в политехническом институте. Нам показалось, что столь дальняя поездка ради беседы еще с одним сотрудником малооправдана — ведь материала было собрано уже очень много. Но БИ придавал встрече с Кикоиным большое значение: выполненная в качестве дипломной работа Шубникова и Кикоина, опубликованная в «Nature», стала первой советской публикацией по физике гелия II.

Встреча с А.К. Кикоиным оказалась чрезвычайно интересной и результативной. Помимо информации о работах с гелием II и ис­следованиях теплопроводности твердого гелия и пленки жидкого гелия на поверхности твердого тела (за несколько лет до того, как к подобным исследованиям приступил П.Л. Капица!) эта беседа добавила несколько важных черт к портрету Л.В. Шубникова как личности. Рассказал Кикоин и о том, что курс общей физики, задуманный Л.Д. Ландау наряду с курсом теоретической физики, должен был включать в себя главу с описанием экспериментальных методов, относящихся к каждому разделу курса. С просьбой написать эту главу Ландау обратился к Шубникову, а тот поручил эту работу Кикоину. Насколько нам известно, рассказ об этой главе прозвучал впервые в воспоминаниях А.К. Кикоина, вошедших в книгу. Но одна история, рассказанная А.К. Кикоиным, оказалась просто поразительной. О том, что в конце 1936 года Ландау был уволен из Харьковского университета, было известно и ранее. Однако упоминалось об этом всегда как-то очень глухо, и об обстоятельствах, приведших к увольнению Ландау, наверняка мало кто знал. Речь шла о том, что преподававшие по совместительству в Харьковском университете все теоретики его отдела (Е.М. Лифшиц, А.С. Компанеец, А.И. Ахиезер, И.Я. Померанчук, В.С. Горский), а также Л.В. Шубников, А.К. Кикоин и Н.А. Бриллиантов ответили на увольнение Ландау заявлениями об уходе. Вскоре этот коллективный уход был назван антисоветской забастовкой. Антисоветская забастовка в самый канун 1937 года! Было от чего прийти в изумление.

По возвращении в Харьков мы, как обычно, собрались в кабинете БИ, чтобы обсудить итоги поездки. Узнав об истории с забастовкой, БИ выразил недоумение: «Я ничего никогда не слышал об этом. Нет ли здесь какой-либо путаницы? Ведь речь идет о событиях 50-летней давности. Не попасть бы нам с этой историей впросак.» Было чему сомневаться: Александр Ильич Ахиезер — один из непосредственных участников, по словам Кикоина, этой истории — в многочисленных беседах о Шубникове и Ландау никогда ни словом не обмолвился об этих событиях. А память у него, как мы убедились, была отменная. Возник вопрос: что делать в этой ситуации. Не рассказать об истории с увольнением, если она действительно имела место, было бы очень обидно. Но если память Абрама Константиновича подвела его, а мы опубликуем этот эпизод, даже в рамках его личных воспоминаний, то это сильно дискредитирует нашу книгу. Пойти к А.И. Ахиезеру и попытаться расспросить его еще раз? Но если он до этого молчал, значит, либо у него были на это причины, и он и на сей раз скажет, что ничего не знает, либо здесь вообще что-то не так. И тут кого-то из нас осенило: «Борис Иеремиевич, если все это так и было, то эта история не могла не оставить следов в университетском архиве».

БИ тут же направил сотрудницу информационного отдела Л.К. Снегиреву в архив университета с заданием проверить наличие возможных материалов в приказах по университету и в личных делах сотрудников. Результат превзошел все ожидания: Снегирева разыскала большое количество материалов, документально подтвердивших все факты в истории, рассказанной А.К. Кикоиным. Она отыскала не только все соответствующие заявления об уходе, поданные «забастовщиками» руководству университета, не только протоколы собрания, на котором они осуждались, но и их собственные, написанные позднее, покаянные заявления. Степень покаяния варьировалась в весьма широких пределах. В частности, заявление самого Л.В. Шубникова было написано с таким достоинством, что его можно назвать «покаянным» лишь с очень большой натяжкой. Это, по-видимому, тоже сыграло определенную роль в трагической судьбе Л.В. Шубникова. Теперь имело смысл пойти и еще раз поговорить с А.И. Ахиезером. Лишь после того, как Александр Ильич убедился, что мы хорошо осведомлены (так сильно сидело в людях убеждение, что лучше держать язык за зубами), он «раскололся» и дополнил рассказ А.К. Кикоина очень живописными деталями.

Последовали дальнейшие встречи и беседы. В Москве мы встретились с И.Е. Нахутиным, бывшим аспирантом Л.В. Шубникова и его соавтором в замечательной работе по экспериментальному наблюдению анизотропии промежуточного состояния сверхпроводников. Кроме того, мы разговаривали по телефону с А.А. Абрикосовым. Встретиться с нами он не смог, поскольку в ближайшие дни уезжал куда-то за рубеж, но любезно согласился ответить по телефону на наши вопросы. Они касались в основном влияния работ Л.В. Шубникова, в которых было открыто смешанное состояние сверхпроводников (фазы Шубникова), на развитие теории сверхпроводников второго рода.

В 1987 году с помощью гостившего в Институте немецкого профессора Клиппинга БИ установил контакт с Мартином Руэманном — одним из ведущих сотрудников криогенной лаборатории УФТИ. Ингрид, жена Клиппинга, прислала БИ выдержки из воспоминаний Мейсснера, приезжавшего в Харьков для наладки гелиевого ожижителя (к сожалению, неудавшейся), а Руэманн согласился на опубликование в книге своей статьи из журнала «New Scientist» о харьковской физике 30-х годов. В.Г. Гаврилко и Л.К. Снегирева разыскали докладную записку (1933) и статью (1936) Л.В. Шубникова о криогенной лаборатории УФТИ, а также отчет о сессии физической группы АН СССР (1937), проходившей в Харькове, которая зафиксировала ведущую роль лаборатории Л.В. Шубникова в развитии физики низких температур в СССР.

Пришло время собирать камни. Эта процедура, однако, не была простым суммированием собранных материалов. Кто хотя бы раз пробовал перенести устную речь на бумагу, понимает, насколько это сложная задача. Перенести на бумагу материал, содержащийся в привезенных нами магнитофонных записях, технически было невероятно сложно... для нас, но не для БИ, который хорошо знал возможности созданного им института. Решение было принято им мгновенно: каждый отдел института получил по кассете, которую машинистка отдела должна была напечатать в полном соответствии с оригиналом.

Необходимо также было перевести на русский язык работы Л.В. Шубникова, опубликованные на английском и немецком языках. Этим занималось бюро переводов института, а научную редакцию осуществляли физики, работающие в соответствующих направлениях. Фотографии, привезенные от О.Н. Трапезниковой, нуждались в качественной обработке. Это было сделано художником-фотографом В.Л. Бысовым, прекрасные работы которого сейчас широко известны харьковчанам (и не только им). Однако наиболее важной и трудоемкой работой являлась обработка напечатанных бесед с О.Н. Трапезниковой.

Действительно, ведь речь шла о 22-часовом разговоре (с повторами, постоянными уходами в сторону, разнообразием подтем), включающем в себя события с огромным количеством участников, да еще и каких! — Эйнштейн, Эренфест, Шубников, де Гааз, Ландау, Дирак, Капица, Иоффе, Обреимов и т.д. Весь материал был почти сразу же разделен на две части: одна должна была послужить основой первой, биографической, половины научно-биографического очерка, вторая — превратиться в воспоминания О.Н. Трапезниковой (чем, собственно, и являлись привезенные записи). Необходимо было также написать вторую часть очерка — краткий обзор научных работ Л.В. Шубникова. Наконец, существовал весьма важный подраздел, связанный с открытием эффекта Шубникова—де Гааза, на который БИ просил обратить особое внимание. Но в конце концов предварительные варианты очерка, воспоминаний О.Н. Трапезниковой и отдельной статьи об истории открытия эффекта Шубникова—де Гааза были написаны и представлены на суд БИ.

С воспоминаниями, статьей и научной частью очерка все было в порядке, а вот биографическая часть очерка БИ не понравилась, и он четко объяснил почему. В ней явно чувствовался упор на «общежитейские» детали биографии Шубникова, в то время как биография ученого такого высокого ранга в подавляющей степени должна быть «научной». Именно это его характеризует, и именно это интересно читателю прежде всего. Мы почти сразу поняли, в чем причина нашей ошибки. В отличие от БИ, мы долго непосредственно общались с Ольгой Николаевной — обаятельнейшей, замечательной женщиной, и ее голос и интонация звучали у нас в ушах, автоматически переносясь в текст очерка. В результате акценты действительно были смещены в сторону подробностей скорее житейского плана. Это значило только одно: соответствующий материал из биографической половины очерка должен быть перенесен в воспоминания Ольги Николаевны, а в оставшейся части необходимо усилить акцент на собственно научных деталях биографии Л.В. Шубникова.

Окончательный вариант очерка получил полнейшее одобрение БИ. К этому времени уже были собраны все статьи и воспоминания, и в конце сентября 1987 года рукопись книги была сдана в издательство «Наукова думка». С момента нашего первого разговора о будущей книге в кабинете БИ до сдачи готовой рукописи в издательство прошло менее года! Только не признающая препятствий неистовая энергия БИ могла преодолеть такое количество творческих, организационных, технических, психологических и политических проблем за такое короткое время. Одновременно с подачей рукописи необходимо было представить отзывы рецензентов. Ими были директор Института физических проблем академик АН СССР А.С. Боровик-Романов и директор Института физики ГрССР академик ГрССР Э.Л. Андроникашвили. К А.С. Боровику-Романову ездили двое из авторов (С.Г. и Ю.Ф.) — мы хотели узнать его точку зрения о значении работ Шубникова в открытии антиферромагнетизма. Второму рецензенту С.Г. отвез рукопись в Тбилиси, а Ю.Ф. поехал уже за готовой рецензией. Оба рецензента очень высоко оценили нашу работу и отметили, что книга нужная и интересная для всех физиков. Но если отзыв А.С. Боровика-Романова был выдержан вполне в духе академических рецензий на диссертации и научные работы, то отзыв Андроникашвили представлял собой самостоятельное произведение искусства, отражающее артистичность и темперамент автора.

Ю.Ф. был прекрасно принят в институте. После небольшого неформального семинара, где он рассказал о Л.В. Шубникове и нашей работе над книгой, его познакомили с лабораториями института и проводимыми там работами, а потом организовали поездку в Мцхету. Ему было сказано, что отзыв готов и подписан, но Андроникашвили просил подождать, когда он сможет принять Ю.Ф. и лично вручить ему отзыв. Элевтер Луарсабович принял Ю.Ф. в Институте физики поздно вечером после весьма напряженного рабочего дня. Сразу стало ясно, что Андроникашвили просто хотел поговорить о давно ушедших временах. Лишь после довольно длительной беседы Андроникашвили перешел к книге и своих впечатлениях о ней. Основной его упрек к авторам биографического очерка сводился к тому, что, как он сказал, он не слышит нашего героя: «Авторы очерка как бы посадили Шубникова за стеклянную звуконепроницаемую перегородку, и мы видим его передвижения, но не слышим ни произносимых им фраз, ни слов, ни даже междометий…» — «Но, — ответил Ю.Ф., — Вы же знаете, и это отмечают авторы всех воспоминаний, что Шубников был очень молчалив». Андроникашвили рассмеялся, но своих претензий не снял.

Э.Л. Андроникашвили сделал еще несколько критических замечаний. Одно из них стоит привести как характерную примету тех лет, когда на смену официальной цензуре пришла самоцензура. Андроникашвили отметил большое количество мест, которые, по его мнению, должны быть изъяты из очерка и воспоминаний: «…Безусловно, надо изъять заключительные строки из статьи М.В. Дивильковского. Что за оплевывание всех участников научной сессии? Можно подумать, что требование «истребить врагов народа» было обязательным. А ведь были и другие примеры, когда люди не шли на это. Взять хотя бы П.Л. Капицу, который вытащил из заключения Л.Д. Ландау…».

В нашем ответе редакции говорится, что мы благодарны рецензентам «за высказанные замечания, большинство из которых мы учли. Однако с некоторыми замечаниями Э.Л. Андроникашвили мы не можем согласиться…. Мы категорически возражаем против изъятия заключительного абзаца из отчета о сессии физической группы АН СССР в январе 1937 г. Резолюции подобного сорта являлись необходимым атрибутом любых официальных мероприятий и характеризуют то трагическое время. Мы считаем, что изъятие этих строк из опубликованного документа недопустимо, и не видим в их сохранении никакого “оплевывания” всех участников сессии». Мы остановились столь подробно на этом эпизоде не для того, чтобы противопоставить БИ и Андроникашвили, показав БИ этаким диссидентом, а Андроникашвили ретроградом, — оба они люди одной формации и одного времени, привыкшие жить по законам этого времени. Более того, неизвестно, как бы проявили себя тот и другой, поменяйся они местами. Просто в этой ситуации БИ еще раз показал, что для него в этой работе нет мелочей, и он готов защищать свое детище от любых посягательств.

Книга готовилась к изданию в издательстве «Наукова думка» Академии наук Украины. Еще до выхода ее в свет БИ развил активную деятельность по ее популяризации на всесоюзном и международном уровне. В 1989 году в журнале «Природа» был опубликован подробный очерк о жизни и научной деятельности Л.В. Шубникова. Он был с большим интересом воспринят не только научной общественностью, но и сотрудниками редакции. Н.В. Успенская, научный редактор очерка, сказала нам: «Я влюблена в Вашего героя!» Следующим шагом должно было стать издание в серии Всесоюзного общества «Знание» брошюры, посвященной Л.В. Шубникову. Однако эта попытка натолкнулась на совершенно неожиданное препятствие, суть которого ясна из письма БИ к председателю общества академику Н.Г. Басову:

Глубокоуважаемый Николай Геннадьевич!

… Ксения Александровна Кутузова — редактор издательства «Знание», смотревшая нашу рукопись, отнеслась к ее появлению с большим энтузиазмом, однако правила Госкомиздата допускают публикацию таких материалов только в связи с какими-либо круглыми датами, в результате чего рукопись была отклонена.

Не считаете ли Вы, что когда речь идет о таком крупном и долгое время не­заслуженно забытом ученом, можно было бы отойти от буквы этих правил? Есть еще одно соображение в пользу скорейшей публикации — очень хотелось бы, чтобы Ольга Николаевна Трапезникова — жена, друг и коллега Л.В. Шубникова, которой сейчас 87 лет, смогла бы увидеть появление этой брошюры…

Басов немедленно дал «зеленый свет» изданию брошюры. Вслед за этим газета «Вечерний Харьков» опубликовала большое интервью харьковского журналиста В. Сафронова с Б.И. Веркиным, которое было целиком посвящено Л.В. Шубникову и называлось «Лидер» («Вечерний Харьков», 19.5.1989). В действительности это было не интервью, а статья, текст которой был хорошо подготовлен и обсужден заранее. Встреча БИ с Сафроновым проходила в директорском кабинете. БИ сразу же дал понять, какое значение он придает этому интервью, и подчеркнул, что предложенный текст должен быть опубликован полностью и без изменений. Это требование было связано с крайне важным значением, которое придавал БИ восстановлению доброго имени Л.В. Шубникова. Следующим актом явилось выступление двух из нас (С.Г. и Ю.Ф.) на Иоффевских чтениях, ежегодно проводившихся в Ленинградском физтехе. Эти выступления также были впоследствии опубликованы в материалах Иоффевских чтений. Наконец, специальное внимание было уделено истории открытия эффекта Шубникова—де Гааза. БИ считал, что соответствующая часть очерка представляет не только научно-исторический, но и большой научный интерес. Соответствующая статья была написана и опубликована в журнале «Физика низких температур».

Приближалось время выхода книги в свет. БИ заранее разослал аннотации к книге многим зарубежным ученым. Ответная реакция была исключительно доброжелательной. Многие (в частности, профессор Косторц, Цюрих, профессор Сенгупта, Калькутта) в ответном письме БИ интересовались, не планируется ли перевод книги на английский язык.

В начале 1990 года книга вышла в свет. Несколько экземпляров книги сразу же были высланы О.Н. Трапезниковой, всем авторам воспоминаний, вошедших в книгу, и ее рецензентам — историкам науки Б.Я. Явелову и В.Я. Френкелю.

Первая презентация книги состоялась в Киеве. В это время БИ уже плохо себя чувствовал, однако он не мог не присутствовать на столь важном для всех и для него самого событии.

Через некоторое время мы все снова встретились в кабинете БИ. Он выглядел очень усталым и больным. И вдруг БИ сказал, что в своей жизни он сделал три главных дела: создал институт, основал журнал «Физика низких температур» и вернул известность и доброе имя Льву Васильевичу Шубникову. В такой высокой оценке не было ничего удивительного: создание книги действительно было его Великим Поступком и с человеческой, и с научной точки зрения.

Неожиданно зашла секретарша Люда и сказала, что пришла медсестра делать БИ укол. Мы были потрясены, увидев, как немедленно преобразился БИ. Он встретил медсестру с радушной улыбкой, глаза сверкали, он был полон сил, эдакий галантный светсткий лев. После укола и ухода медстестры он сник, глаза потухли. Он был еще в состоянии сыграть короткий и яркий спекталь, но на долгое время его не хватало. Мы обсудили дальнейшие шаги по популяризации книги: кому и куда писать, кому отправлять экземпляры и т.д. Увы — эта наша встреча оказалась последней: 12 июня 1990 года БИ не стало.

В середине июня БИ намечал провести представление книги в институте. На это событие во ФТИНТ были приглашены бывшие сотрудники криогенной лаборатории: Б.Г. Лазарев, Н.Е. Алексеевский, И.Е. Нахутин, А.К. Кикоин, Ф.И. Лихтер, Г.А. Милютин, А.И. Судовцов и, конечно же, О.Н. Трапезникова. К сожалению, болезнь и смерть БИ, а позднее события, происшедшие в стране, не позволили состояться презентации книги в Харькове. Однако начиная со второй половины 1990 года последовала целая серия презентаций книги за рубежом: первую провел Ю. Фрейман в июле 1990 года во Вроцлаве в Институте низких температур и структурных исследований; в октябре 1990 года в Лейдене, где в течение четырех лет работал Л.В. Шубников, презентацию провел сотрудник ФТИНТ В.С. Шумейко, находившийся тогда в Голландии в командировке.

Доклад В.С. Шумейко о Шубникове приняли с огромным интересом, было много вопросов. Специально были приглашены профессора, уже вышедшие на пенсию, а также студенты. Присутствовали корреспонденты, и в университетском лейденском еженедельнике «Марэ» (1.11.90) была опубликована большая статья о Л.В. Шубникове. Об успехе презентации книги Л.А. Пастуру написал директор Лейденской лаборатории Майдош (22.11.90). Затем такую же презентацию в Испании провел С.А. Гредескул. Журнал испанского физического общества опубликовал статью Ю.А. Фреймана, С.А. Гредескула, Б.И. Веркина и Л.А. Пастура «Лев Шубников — гений физики низких температур». В мае 1991 года Ю.А. Фрейман выступил с докладом в Центре прикладной сверхпроводимости им. Л. Шубникова в университете штата Мэдисон, США.

Книга была встречена с огромным интересом В.Я. Френкель в своей рецензии, опубликованной в журнале «Природа», высоко оценил ее: «Читатели получат живой красочный портрет Шубникова. Книга содержит материал, который мог бы стать основой художественной биографии... Советские физики (и, надо надеяться, не только советские — интерес к Шубникову велик среди физиков всего мира), получили великолепную книгу, подготовленную со знанием дела и с большой любовью и уважением к ее герою».

По списку, составленному еще вместе с БИ, книги были разосланы многим зарубежным физикам. Ответные благодарные письма прислали Р. Пайерлс, Л. Тисса, Х. Казимир, Д. Шенберг, Ф. Дайсон, Юй-Лу и другие.

Большой интерес вызвала и статья в ФНТ, посвященная исто­рии открытия эффекта Шубникова—де Гааза. Х. Казимир оценил ее как «...excellent survey of the discovery of the Shubnikov — de Haas effect...». Французский физик Жан Матрикон также весьма высоко отозвался о статье: «I have read with great interest your paper “Discovеry of the Shubnikov — de Haas effect: a historical survey”... I found your approach of the scientific issues and their social background very informative and stimulating» и попросил выслать книгу.

Книга, брошюра, выпущенная издательством «Знание», и статья в «Природе» не только в полном объеме восстановили доброе имя Л.В. Шубникова и дали представление широкой научной общественности о его вкладе в науку, но и инициировали дальнейшие важные шаги в целях увековечивания его памяти. Бюро Отделения общей физики и астрономии АН СССР в своем постановле­нии № 10 п. 336 просит Президиум АН СССР учредить премию имени Л.В. Шубникова. Президиум практически сразу же (22 ян­варя 1991 г.) в постановлении № 25, в частности, просит Совет министров СССР об учреждении такой премии. В сентябре 1991 года Отделение общей физики и астрономии АН СССР отметило 90-летний юбилей Л.В. Шубникова. После распада СССР дело на этом этапе, к сожалению, застопорилось.

Учреждение Национальной академией наук Украины премии им. Л.В. Шубникова новой дирекции ФТИНТ пришлось «пробивать» еще много лет. Наконец в 2001 году постановлением Прези­диума НАН Украины премия была учреждена и ее первым лауреатом стал академик В.В. Еременко. В этом же году во ФТИНТ была проведена Международная конференция, посвященная 100-летию со дня рождения Л.В. Шубникова. А в 2004 году на стене дома, в котором жил Л.В. Шубников, была установлена мемориальная доска. На ней воспроизведен портрет ученого и приведены кривые осцилляции сопротивления висмута с магнитным полем, иллюст­рирующие эффект Шубникова—де Гааза.

Решающую роль в восстановлении доброй памяти о Л.В. Шубникове, безусловно, сыграло появление книги о нем. Роль БИ в ее создании совершенно особая. В этом процессе ярко проявились характерные черты его личности: умение увидеть проблему, выбрать оптимальный момент для ее решения, подобрать команду, соответствующую поставленным целям, заинтересовать ее и заразить своим энтузиазмом. БИ четко видел конечную цель, осознавал ее важность и масштаб, он привнес свое миропонимание и глобальный взгляд.

Как нам кажется, у БИ было два основных мотива, побудивших его к созданию книги о Л.В. Шубникове. Первый — вполне рациональный — это желание восстановить историческую справедливость и подчеркнуть пионерскую роль именно Л.В. Шубникова в создании, становлении и развитии физики низких температур в СССР и, тем более, в Харькове. Второй — иррациональный — выражается простыми словами: пора и о душе подумать. Написание книги стало хронологически последним делом жизни БИ, красивым, достойным и сделанным с блеском.